«Виттория? Неужели? Да, здесь была она», – определил он по обнаруженной вокруг чистоте. Постель была заправлена, подушки взбиты, пол подметен.

Алессандрио взвыл от бешенства.

Что ей надо?

Лезет и лезет, любопытная деревенщина. Выскочил на минутку, а она тут, как тут с половой тряпкой. Даже тенета с потолка успела смахнуть.

До чего несносная девчонка!

Замучила нытьем: «Сеньор, ваша болезнь от грязи и сырости проистекает, позвольте прибрать в комнате. Свежий воздух лечит, честное слово, не будет пыли – и кашель вмиг пройдет!»

Дура, наверно, ждет благодарности. Думает: флоринов насыплю в фартук за труды.

Ну, будут ей флорины!

Долго не отскребет их от задницы!

– Виттория!

– Сеньор, что случилось? – перепуганная девушка вбежала в мастерскую.

– Ты не догадываешься, что натворила? Я запретил прикасаться к моим вещам! – вопил художник, тряся мокрой мочалкой перед носом у девчонки. – Это – твое? Что сделала ты с террариумом?

– Сеньор, клянусь, проверила каждую песчинку, но вашей потерянной запонки в том дерьме не нашла.

Алессандрио приуныл. Иногда возникало чувство, что он потерял что-то очень важное и страшными словами ругал себя за лень.

Нужно было сразу найти на рынке еще несколько таких же яиц. Это легко было сделать. Виттория знала каждого торговца в лицо.

Кто принес на продажу странные яйца?

Из какой провинции прибыл? Есть ли там река или озеро? Что за живность водится в округе?

Вот о чем следовало бы немедленно расспросить продавца.

Но время упущено. И существо, странным образом явившееся на свет, пропало.

На все вопросы негодная девчонка божилась, что яйца, купленные на рынке, были не просто свежие, но и «горячие, как требовал сеньор, видит бог, розовые на свет, не спешила, ни одного не разбила, ни трещинки на них не было, ни пылинки».

Свежесть здесь ни при чем. А вот из-под какой твари они были извлечены – вопрос. Похоже, принадлежали гаду неизвестного вида из неизвестной местности.

Декабрьские сквозняки вдруг разом сменились радугой на узорах из венецианского стекла. Солнечные лучи, как жала острых шпаг, пронзили сонное жилье и, сверкая искрами, вызвали закашленный сумрак на поединок.

Но Алессандрио не замечал перемен. Подоспел крупный заказ на муссивное золото для окраски лепнины на вилле Борджиа.

Художник забросил манускрипты и допоздна засиживался над тиглями с серным ангидридом.

Однажды сквозь тяжелый кашель он услышал ангельский голос:

– Сеньор, а сеньор? Выпейте чашку бульона, а? С тмином и базиликом, а еще перчик в нем зелененький и петрушка. Сварила по маминому рецепту, помолилась над ним. Как только выпьете – одышка пройдет.

– Снова ты! Виттория, я же приказал близко к моей комнате не подходить! – Алессандрио, оторвал напряженный взгляд от работы и вдруг зажмурился, словно от яркого света.

Перед ним стояла девушка ослепительной красоты.

– Виттория?! Что сделала ты с волосами? И с глазами? Ты повзрослела! Посвежела. Похорошела. Не могу узнать. Как трепещут ресницы! Ну-ка, ну-ка, иди на свет. Какая ослепительная кожа! Ты сверкаешь, как морская волна в свете луны. А губы! Девочка наелась пьяной вишни?

– Сеньор, ничего пьяного я не ела. На прошлой неделе простыла, провалялась с болячками, сыпь замучила чесоткой до костей, все тело волдырями изукрасила. Думала, кожа слезет. Но, ничего, поправилась, чего и вам, сеньор, желаю.

– Чудо! – Алессандрио не мог глаз оторвать от девчонки.

Из веснушчатой нерасторопной простушки с грязными каминными совками вместо рук, Виттория превратилась в статную красавицу, вытянулась, расправила плечи. Гордый излом бровей оттенял белизну высокого лба, густая медь солнечным пеклом клубилась над точеной шеей, языками сочного пламени прикрывая плечи и крутизну молодой груди. Глаза манили зеленью непостижимых колдовских глубин.