– О да, – говорил он, – в детстве я косил их лужайку. Как мило, что они все еще обо мне помнят.

Позже, когда они уходили, мужчина общался со мной. Ни он, ни я не были очень заняты в тот период жизни.

– Отец и мать до сих пор не могут смириться с тем, что я умираю, – говорил он. – Я просто не знаю, что им сказать. Они никогда об этом не забывают. И в беседах нужно быть всегда острожным.

Однако не верить в то, что он умирает, было невозможно. Его родители обсуждали со мной этот вопрос. Им хотелось узнать, сколько ему осталось жить.

– Я правда ничего определенного не могу сказать, – отвечал я. – Может быть, несколько недель, а возможно, считанные дни. Мне очень жаль.

Тогда его отец заплакал, но старался не показать мне своих слез.

– Мой муж – честный человек, – говорила жена после того, как мужчина вышел из кабинета. – Всю свою жизнь он ходил в церковь каждое воскресение. О своем сыне он молится каждую ночь. Он просто не понимает, почему все происходит именно так.

Потом как-то раз его сестра отвела меня в сторону.

– Мама с папой не догадываются, зачем на самом деле Уильям уехал в Атланту, – сказала она. – Они не могли понять, почему он променял учебу в колледже на работу водителя лимузина в том городе. Мне нельзя было им говорить, – она замолчала и отвела глаза. – Возможно подспудно они догадывались. Думаю, что сейчас это уже не важно. Вчера мама сказала, что он напоминает Иисуса, страдающего на кресте. Я согласна, а вы как думаете? – добавила она, немного погодя.

Однажды днем я пришел к нему в палату: за окном бушевала гроза, гром был таким сильным, что, казалось, каждый мог ощутить его глубоко внутри себя. Оконный проем прошивали молнии, ветер трепал верхушки деревьев у парковки, а затем серая пелена дождя начала расстилаться над машинами до тех пор, пока не поглотила окно палаты, и тогда где-то наверху водостоки начали клокотать, словно фонтаны.

– Разве не великолепно? – с улыбкой спросил он меня, растворившись в моменте. – Красиво.

Какие-то люди бежали через всю парковку, чтобы обрести безопасное укрытие в салонах своих автомобилей, а с проходившего поблизости шоссе начал бить дальний свет других проезжавших машин. Через несколько минут все прекратилось: на небо возвратилось сияющее солнце, а лужи, занявшие непозволительно много места на черном асфальте тротуаров, начали высыхать прямо на глазах.

– Знаете, – сказал он, – однажды в Атланте я видел слайды одного известного мастера перформанса. Забываю его имя. Не важно. Он засыпал парковку битым стеклом. Была ночь, но он включил все лампы дневного света, и сияние стало отражаться в осколках. Понимаете, о чем я?

Я в недоумении покачал головой.

– Ну, он полз на животе по парковке, засыпанной стеклом. А затем позвал фотографов, чтобы те сделали снимки. Когда художник поднялся на ноги, он был весь в крови, но при свете ламп она казалось черной. Знаете, как он назвал это творение? «Нежно сквозь темноту», – и пациент засмеялся.

– Я всегда сожалел о том, что не учился в университете, – сказал он немного погодя, – но сейчас я думаю, что этот парень не понимал, о чем говорил.

Через несколько дней больной решил отказаться от пищи. Никакой еды, в меню только вода, морфин и ледяные чипсы. «А какой смысл?» – заявил он. Это была пятница перед выходными по случаю Дня памяти, меня ждали три дня отдыха. Я сказал ему, что обязательно загляну, когда вернусь.

Он поднял на меня глаза.

– Бутьте осторожны, Фрэнк, – сказал он. – Столько аварий случается именно в День памяти. Я бы не хотел, чтобы с вами что-то произошло. У тебя вся жизнь впереди.