Манкус тем временем продолжал рассыпаться в комплиментах, сообщая Гвейд насколько он счастлив повстречать в этой тоскливой глуши такое потрясающее сокровище и оценивая масштабы несравненности её неподражаемой красоты. Девушка даже начала медленно краснеть от смущения, что с невозмутимой и суровой Гвейд случалось исключительно редко.

– Но увы, как мне ни больно, дела заставляют меня вас покинуть, друзья мои, – наконец вздохнул Манкус, – но если вдруг вы пожелаете… хотя нет, вы точно пожелаете, вот вам моя визитка, завтра я даю в своём поместье небольшой приём и хотел бы… нет, я настаиваю, чтобы вы были моими гостями!

Он всучил им две небольшие, но весьма шикарного вида карточки, выдал ещё несколько комплиментов обворожительному совершенству Гвейд и укатил в открытом экипаже по бульвару.

– Какой приятный молодой человек, – задумчиво произнесла девушка, глядя ему вслед и рассеяна вращая в пальцах визитку.

Гай поразился сокрушительному эффекту манкусовского напора. Телеграфисту ещё ни разу не доводилось видеть Гвейд в столь смятённых чувствах. По крайней мере – по такому поводу.

– Мы идём? – поинтересовался он.

– Да… да, конечно. Нас же ждут наручники.

Интересовавшие Муммия и, соответственно, их с Гвейд, оружейные и скобяные заведения находились ближе к реке, возле портовых складов. Дома здесь были пообшарпаннее, а публика победнее. В толпе мелькали смуглые и тёмные лица самых разнообразных оттенков, почти не попадавшиеся им на престижных бульварах. Вместо колясок по улицам разъезжали ломовые телеги, мостовые были усыпаны гравием лишь местами, а тротуары стали до неприличия узкими, настолько, что вынуждали прохожих активно маневрировать, когда на пути возникали неожиданные препятствия.

Одно из таких препятствий ожидало их прямо на пути. Между стеной и фонарём неподвижно торчал какой-то сомнительный тип в мешковатых, обвисших на коленках драных штанах, жилетке на голое тело и выцветшем пиджаке без единой пуговицы. Из-под неожиданно свежего и щёгольского котелка-петаса в разные стороны точали огненные рыжие вихры, придававшие его голове лёгкое сходство с ёршиком. Вокруг тяжёлыми волнами колыхался густой запах перегара.

Тип задумчиво покачивался, заложив руки за подтяжки, и уступать прохожим дорогу явно не собирался, судя по всему погружённый в непростые раздумья – ещё догнать, или пока хватит. Гаю с Гвейд ничего не оставалось, как обойти его, спустившись на проезжую часть. Это вывело типа из размышлений. Он внимательно оценил фигуру Гвейд и доложил о результатах.

– Эй, акьщили, ты сьдня вечром сваонна?

Гвейд бросила в сторону хама ледяной взгляд и выдала непонятную Гаю фразу состоявшую преимущественно из совершенно с его точки зрения непроизносимых шипящих и гнусавых звуков

К его жуткому удивлению тип подтянулся, смахнул с головы шляпу и церемонно поклонился, отставив руку с головным убором далеко в сторону и только чудом не приложившись теменем об чугунную стойку фонаря.

– Препростьте, банна, я н’знал щ’вы добрая синодистка. Я – Кирри «ай Хапли, к вашим «услгам, г’жа.

Гвейд ничего не ответив горделиво проследовала дальше. Пару минут подумав, Гай поинтересовался.

– А ты действительно синодистка?

– Формально, да, – после едва заметной паузы ответила Гвейд, – но последний раз я видела синодистского прелата когда мне было шесть…

Гай ещё подумал и спросил.

– Что значит то слово. Акшли. Которым он тебя назвал?

– Сердце моё…

Гай немного усомнился, но высказывать подозрения не стал.

– А что такое ты ему ответила, что столь эффективно убедило его в твоём благочестии?

– Пошёл в преисподнюю, паршивец…