Теперь помедленнее. Легкой рысью. Ведь это же прогулка не ради одного только удовольствия, у нее тоже есть определенные обязанности. Ведь сейчас она – конный разъезд, патруль, передовое охранение. «Ха, – думает Цири, осматриваясь, – безопасность всего обоза сейчас зависит от меня. Все с нетерпением ждут, когда я вернусь и доложу: дорога свободна, никого не видела, ни следов колес, ни копыт. Доложу, а тогда тощий господин Венцк с холодными голубыми глазами серьезно кивнет, Ярпен Зигрин оскалит желтые конские зубы, Паулье Дальберг кивнет: молодец, малыш! А Геральт едва-едва улыбнется. Улыбнется, хотя последнее время он улыбается так редко».

Цири осматривается, все фиксирует в памяти. Две поваленные березки – не проблема. Куча веток – не страшно, телеги пройдут. Промытый дождем ровик – что за преграда, колеса первой фуры пробьют колею, остальные пройдут следом. Большая поляна – отличное место для привала…

Следы? Какие тут могут быть следы! Никого тут нет. Лес. Птицы верещат среди свежих, зеленых листиков. Коричнево-рыжая лиса не спеша перебежала дорогу… И все пахнет весной.

Дорога переламывается на половине холма, скрывается в песчанистом яре, уходит под кривые сосенки. Цири съезжает с дороги, взбирается по склону, чтобы сверху осмотреть район. И коснуться мокрых, пахучих листьев.

Соскакивает с седла, забрасывает вожжи на сук, медленно идет через покрывающий холм можжевельник. По другую сторону холма видна проплешина, зияющая в гуще леса, словно кто-то выгрыз часть деревьев: вероятно, след после пожара, который полыхал здесь давным-давно, потому что нигде не видно пепелища, всюду зелено от невысоких березок и елочек. Дорога, докуда хватает глаз, кажется свободной и проезжей.

И безопасной.

«Чего они боятся? – подумала Цири. – Скоя’таэлей? А чего их бояться? Я не боюсь эльфов. Я им ничего не сделала.

Эльфы. «Белки». Скоя’таэли».

Прежде чем Геральт приказал ей отойти, Цири успела рассмотреть трупы на заставе. Особенно запомнился один – с лицом, закрытым слепившимися от коричневой крови волосами, с неестественно вывернутой и выгнутой шеей. Застывшая в жуткой гримасе верхняя губа приоткрывала зубы, очень белые и очень мелкие, нечеловеческие. Она запомнила обувь эльфа, потрепанную и истертую, длинную, до колен, внизу шнурованную, сверху защелкивающуюся на многочисленные кованые крючки.

Эльфы, которые убивают людей, сами гибнут в борьбе. Геральт говорит, что надо соблюдать нейтралитет… А Ярпен – что надо поступать так, чтобы потом не приходилось просить прощения…

Она пнула кротовью горку, задумчиво поводила носком ботинка по песку.

Кто, у кого и за что должен просить прощения?

«Белки» убивают людей. А Нильфгаард им за это платит. Использует их. Подзуживает, науськивает. Нильфгаард.

Нет, Цири не забыла, хоть очень бы хотела забыть. О том, что случилось в Цинтре. О бродяжничестве, отчаянии, страхе, голоде и боли. О маразме и отупении, которые наступили позже, гораздо позже, когда ее нашли и приютили друиды из Заречья. Она помнила это как в тумане, а хотела перестать помнить вообще.

Но это возвращалось. Возвращалось в наваждениях и снах. Цинтра. Топот коней и дикие крики, трупы, пожар… И Черный рыцарь в крылатом шлеме… А потом… Хаты в Заречье… Почерневшая труба на пепелище… Рядом, у нетронутого колодца, черный кот, зализывающий страшный ожог на боку. Колодец… Журавль… Ведро…

Ведро, полное крови.

Цири протерла лицо, глянула на ладонь. Ладонь была мокрая. Девочка хлюпнула носом, вытерла слезы рукавом.

«Нейтралитет? Равнодушие? – Ей хотелось кричать. – Ведьмак, равнодушно взирающий на бойню? Нет! Ведьмак должен защищать людей. От лешего, вампира, оборотня и не только. Он обязан защищать от любого зла. А я в Заречье видела, что такое зло.