В нынешней хмаре духовной Чайковский – глоток
воздуха, света и невоплотимой надежды.
Снова страна на распутье, однако вино
дивных симфоний уснувшую волю вскружило —
хоть попытаюсь, подумал, а там заодно
кровь подостывшая вдруг понесется по жилам.
И понеслась, свой сюжет сопрягая слегка
с тем, где его вдохновенье терзает до дрожи.
Что-то в натужном рассвете кропает рука —
ясно, что слово не музыка. Ясно. Но все же
сколько молчание хуже… Оркестр, играй! —
жизнь не пустячна с явлением прежних великих.
Пусть не сложился апрель – приближается май,
чтобы не дать вдохновенью застынуть на пике.
Та же глухая пора, но и тот же простор
удостовериться – мир ведь не только жестокий:
как и всегда, где природа играет мажор,
там и слова сопрягаются в нотные строки.
Конец пасхального апреля
Раздался б клич: дорога дальняя! —
кто сомневался, двинул сразу бы?..
Неделя светлая, пасхальная,
копилка чувства, кладезь разума.
Какая ж тяга: годы, зимы ли —
клубок отмеренный смотается
и пусто в доме, словно вымыли
с полами дух живой… Забавница
шепнет лукавая: мол, нет конца
утрам прозрачным – кроет инеем.
Чего же ждал, когда растеплится,
с землей чтоб слиться как святынею,
чтоб лето подгребло поближе бы
к двору зеленою порошею,
береза звездочками рыжими
присыпала тропу заросшую
в сад преданный, где б в цвете вишенье,
где спит любовь – пора начальная
преображенья, в свет над крышами
слова вплетались бы случайные
или под чьим-то высшим помыслом…
Увы, не с нами – где-то бродит вне…
От рождества апрель несло на слом,
в природе глухо, как на родине,
и некому следить-выслеживать,
что парки понавяжут древние.
Была мечта – как будто не жили:
Фавор расплылся над деревнею.
Картишки ль так легли игральные,
фальшиво ль прозвенела здравица —
уходят ввысь круги пасхальные,
а нам никак не воскресается.
Непроизнесенный спич не приглашенного на юбилей
Марине
Девочка, играющая в…
да не все ль равно, во что играем —
в классы от черкизовских сараев,
в книжки до лонгайлендской ботвы.
Женщина, кружащаяся по
время подводить черту куда-то, —
поверх мифов вновь с таким же братом,
только не смешаться бы с толпой.
Выдумщица на бес-плотном шаре,
как у Пикассо, с изломом рук,
что ее изменит, что состарит —
тот же детский из-под век испуг.
Как играть на колченогой флейте
траурный торжественный хорал —
та ж мольба: вы только не разбейте
хрупкий театральный идеал.
Юбилей… года заемной тарой:
дети, неудалая семья…
Да и кто решится ей под пару —
на песке одна лишь колея.
Большую сознанья половину,
синей птицы звездную кадриль,
так и пронесли Ефим-Марина,
как у Меттерлинка Тиль-Митиль.
Оттого скорей и одинока,
что не в доме билась, не в стране.
Я случился как-то ненароком,
да сбежал – уж слишком не по мне
девочка, играющая в сказку
в мире, где не детская мораль.
Не понять себя и под завязку —
есть, возможно, выход… Только жаль.
Факел
Человек, помогай себе сам.
Бетховен
Искусство – шанс уйти хотя б на миг
от дикости, что прет в своем же мраке.
Не выразит намек, не схватит блик,
тут чад свечи не в счет – пылал бы факел!
Какая же наивная черта:
боль оправдать одним злосчастным фактом…
Когда б грозила только глухота,
слепцов одна б вязала катаракта,
он это перенес бы, как-никак
в борьбе с судьбой натуре лишь закалка —
тут вся Европа наперекосяк…
Надежда ведь была… Ее-то жалко.
Где даже тот, что, вроде, шел на бой
с коронами за волю, равноправье,
что связан «Героической» с тобой,
как с братом, – на поверку раб тщеславья.
Где смирный обыватель, как утес,
привычно наблюдает из окошка:
очередной правитель… что привнес?
как это отразится на кормежке?
Приноровиться к веку – не с руки!
Годину бед пересидеть бы тихо… —