– Мама не пробовала повторить? – спросила я про сырники, чтобы не спрашивать больше про доктора Шевелева.

– Да я их при ней не упоминал – мама и так немного нервничала, когда я о тете говорил. Ревновала, видимо. Но к морю регулярно отправляла, потому что ребенок должен дышать чем-то, кроме Воронежа.

– Тетя тебя очень любила, – я кивнула на ряды его фотографий.

– Да, и я ее. Иногда к концу лета, забываясь, называл мамой. Это был наш секрет.

Доктор А. И. Шевелев на снимке печально усмехнулся – знал толк в секретах.

Боря замолчал: чайник на кухне свистел, а он не реагировал.

– Слушай, не пей пока чай, – сказала я. – Сейчас приду.

Когда я вернулась, Боря спал в маленькой комнате на диване – видимо, на том же, на котором всегда спал летом у тети. Я прокралась на кухню, нашла фартук, пооткрывала немного дверцы и приступила к экспериментам.

Боря пришел на запах. Выглядел пораженным и беззащитным, я даже немного испугалась за него – вдруг подумает, что тетя Миля ожила, а потом огорчится.

– Это те самые сырники! – сказал он, взглянув на них. Потом попробовал один прямо со сковородки и подтвердил: – Те самые! Как тебе удалось?

Я пожала плечами – не все же ему меня удивлять. Я просто сходила в ближайший продуктовый магазин, маленький, затрапезный, хардкорный. Спросила там у женщин за прилавком, какой девятипроцентный творог они посоветуют. Продавцы проявили недюжинное участие, стали наперебой мне что-то втолковывать и вручили две липких пачки лучшего, по их мнению, местного творога. Я купила и все остальное для сырников, и дамы из магазина сложили продукты в пакет и сочувственно сказали: «Удачи, милая». Выйдя на улицу, я поняла, в чем дело. Явилась несчастная девица с подбитым глазом, просит творог. Девятипроцентный – ясное дело, с другим ее домой не пустят. Вот и помогли мне добрые женщины, спасибо им.

На кухне тети Мили я просто налепила сырников, следуя описанию, которое дал Боря. Маленьких. Я вообще умею готовить, и люблю.

– Это волшебство, – сказал Боря на шестом сырнике.

– Я химик по образованию, – напомнила я. – А сейчас работаю в компании, которая производит молочные продукты.

– Ты мне магию не разрушай, – попросил Боря и потянулся за седьмым.

Тетя Миля с фотографии хохотала и смотрела на меня лукаво, но одобрительно.

Вечером мы все-таки добрались до моря. Я хотела посмотреть закат. Мы сидели у воды прямо на камушках. Небо показало разноцветное шоу, солнце поклонилось и ушло.

– Однажды тетю Милю спас дельфин, – сказал Боря. – Она лежала в море на надувном матрасе. Качалась на волнах. А у нас все в семье умеют засыпать в любой момент в любой ситуации. И вот она уснула. Проснулась вот так же, на закате – оттого, что кто-то упорно толкает матрас. Смотрит – берег уже далеко. А будит ее дельфин. Мол, дамочка, ты что, давай отсюда, тебе еще жить да жить. Она стала грести к берегу, дельфин какое-то время плыл рядом, потом отстал. Возможно, помахал плавником. Или покрутил им у виска – если у него такой есть. Тетя Миля благополучно добралась до пляжа, пошла домой и прожила еще много лет. А дельфина с тех пор считала своим тотемным животным… В последние годы я редко к ней приезжал, не получалось. Приехал прошлым летом, когда она заболела. Пытался уговорить ее на Москву, на Израиль, она ни в какую. Да и поздно было. В общем, я остался… до конца. Она еще радовалась: «Ты опять летом в Сочи! У нас с тобой опять каникулы!»

Я бросила в море камешек. Не добросила.

Рядом с камешком обнаружился кусок зеленого стекла. Острый, не обкатанный водой. Я взяла его и стала озираться – где бы найти урну. Всегда собираю и выбрасываю опасные штуки. Сестра Антонина, кстати, тоже: ее сын Кузя однажды поранил руку о стекло на детской площадке. А я в детстве мирно играла во дворе в прятки, бежала к сараям выручаться, поскользнулась и шлепнулась прямо на острое бутылочное донышко. У меня до сих пор шрам на бедре. И чудесные воспоминания о дворовых играх.