черные пластиковые из 60-х, но, разумеется, на самом деле была до слез дорогой супермодной “келвин-кляйновской”. Стрижку он носил определенно слишком длинную для своих лет – ему было за пятьдесят, – но хоть бы что: он как-то ухитрялся смотреться так, будто просто забыл подстричься, а не потому что, с его точки зрения, это клево и сексуально (а Малика видела, что как раз такая у него точка зрения). Джулиан слегка косил под нескладеху-хлыща, но был вопиюще чересчур ушлым для этого образа. Имелось в нем и нечто анархическое – вроде как ему насрать. Такой вид бывает у ребят, которых вышвырнули из какого-нибудь второстепенного частного вуза. На самом же деле его вышвырнули из Итона.

Малике он нравился. Обаятельный, уверенный в себе и прикольный. И к тому же он предоставил ей великолепную работу, за которую платил гораздо больше необходимого. Конечно, щедрость ему по карману – со всей очевидностью, он был богат. Малике хватало честности с самой собой, чтобы понимать: ей это кажется притягательным. Росла она более-менее в бедности, наблюдая, как ее родители трудятся без передышки день-деньской ради того, чтобы обеспечить себе место в Британии и выстроить будущее для Малики и ее братьев. В Оксфорде она повидала достаточно богатых деток, которым не надо было тревожиться за громадные кредиты, какие брали люди, подобные Малике. Многие ее однокашники богатых деток недолюбливали. Но не Малика – она им завидовала.

Только-только выйдя на работу, Малика спросила Джулиана, почему фирма так называется – “Сэндвич-коммуникации”.

– Я не в том смысле, что название не классное.

– Незачем это двойное отрицание, Малика, – отозвался тот, – потому что название не классное. Это бессмысленная пост-ироническая дребедень, выдуманная на потребу инфантилизированному обществу, одержимо прикидывающемуся, что все на свете, включая многочасовую возню с одуряюще сложной математикой, четко и прикольно. Я лично виню во всем Стива Джобса. Это он первым стал носить футболки на работу и называть целую череду технологических нововведений, которым предстояло буквально перелицевать все человечество за одно десятилетие, “просто всякими крутыми штуками”. В смысле, да ну правда иди нахер, Стив. Есть разница между кротким хвастовством и чистой поебенью.

В этом весь Джулиан. Язва. Вроде как неистово откровенен. Возможно, чуточку поганец под всей этой шикарной жеваной поверхностью, но работать с ним прикольно. И к тому же по пятницам после обеда откупоривал прорву шампанского, а это для начальника очень значимая черта.

– Малика, – сказал Джулиан, когда эти трое проходили мимо нее, – разрешите познакомить вас с Томми и Ксавье – или Резаксом, как мы его зовем. Отличные ребята. Вы о них, наверное, слышали.

Еще бы. Тем раздорным и раскольным летом о Томми Черпе и Ксавье “Резаксе” Арроне слышали все. Эти самые богатые и громогласные сторонники кампании “Англия на выход” почти никогда не пропадали из новостей.

Томми владел всеми обожаемой сетью пабов-ресторанов под названием “Черпаки”, где подавали целенаправленно старомодное английское меню из 1970-х, состоявшее из креветочного коктейля, отбивной с картошкой и торта “Черный лес”[21]. Резакс был застройщиком. “Гордый лондонец”, продававший лондонскую недвижимость иностранным инвесторам – обитавшим на яхтах кочевым сверхбогатеям, которым нужны целые кварталы, чтобы где-то прятать свои денежки.

Томми и Резакс, два прямолинейных английских патриота, – хватит с них “брюссельского сверхгосударства”, с которым Англия по-прежнему оставалась сильно связана, хотя Королевство вроде как уже наполовину выбыло. Хватит с них и “политической корректности”, которая, с их точки зрения, увечила то, чему полагалось быть английским.