Открытым остается вопрос о том, на чьей стороне – радикалов или реалистов – окажется преимущество после кризиса. Когда речь заходит о кризисе, то всегда возникают споры относительно его определения: что стало причиной кризиса, кто повинен в нем, был ли это кризис вообще и как следует на него реагировать. При постоянно меняющейся политике после финансового краха 2008 г. какое-то время казалось возможным, что радикалы сумеют перехватить инициативу и приступить к переформатированию и переделу международной политики и экономики, как они уже делали после кризиса 1929 г. в ряде стран, прежде всего в Германии и США. События 2008 г. были настолько стремительными, что поначалу казалось, будто они несут в себе катарсис, очищение и избавление системы от финансовых ядов, нанесших ей столь значительный урон, и знаменуют собой важные перемены в международной политической экономии. Какое-то время доктрины политической экономии, доминировавшие на протяжении последних 20 лет, представлялись дискредитированными, говорилось о необходимости разработать новые основы и пересмотреть положения, на которых строится экономика. Однако вскоре после того, как непосредственный кризис миновал, ощущение, что ничего уже не будет как прежде, уступило место старому консервативному припеву: почему бы не оставить все так, как было? Прежние доктрины и способы ведения дел утверждались вновь, будто ничего и не произошло. В 2010 г., а затем и в 2013 г. росла уверенность, что худшее уже позади и мир вскоре вернется к обычным способам ведения дел. Все вернется в привычное русло, надо только провести минимальные изменения в организации экономики. Шторм удалось пережить. Оказалось, что вполне можно обойтись минимальными корректировками. Было принято несколько новых мер, направленных на предотвращение финансового коллапса, но среди них не было ничего слишком обременительного, что могло бы изменить работу финансового сектора, столь важного для экономики и перспектив восстановления и роста.

Тезис о том, что финансовый крах 2008 г. не вызвал существенных изменений, не оспаривает серьезность этого кризиса, но указывает на ряд отличительных черт, которые позволили ограничить его последствия. Первая из них состоит в том, что принятые чрезвычайные меры дали возможность стабилизировать экономику. Кризис был успешно преодолен, опасность осталась позади. В результате постепенно вернулась уверенность в жизнеспособности англо-американской модели финансового роста и в том, что кризис был разовым явлением, которое больше не повторится. Выход из рецессии был медленным и болезненным, но пять лет спустя появились признаки возврата экономики на прежние рельсы. Здесь особенно очевиден контраст с 1930-ми годами и значительное сходство с 1970-ми, когда кризис также удалось успешно пережить, хотя из того кризиса собственно и возник новый порядок – неолиберальный [Helleiner, 1996; Frieden, 2006; Glyn, 2006].

Вторая отличительная черта состоит в том, что в иерархии государств не произошло никаких изменений. Соединенные Штаты остались доминирующей державой в международном рыночном порядке. Здесь мы видим резкое отличие и от 1930-х годов, когда кризис показал неспособность Британии оставаться ведущей державой, и от 1970-х, когда США воспользовались возможностями, появившимися в ходе кризиса, – который они же отчасти и спровоцировали, в одностороннем порядке отказавшись от системы фиксированных обменных курсов, согласованной в Бреттон-Вудсе, – чтобы изменить свою роль в системе и правила, которым должны были следовать все остальные. После 2008 г. США предложили лишь незначительные изменения в способе управления мировой системой [Germain, 2009; Payne, 2010; Wade, 2011].