…Вита вышла из троллейбуса у парка, лицо ее бледно и заморожено. Добродушный Мартын резвился на газоне, пугая детей. Она дождалась очередного троллейбуса и вошла. Дверь с пневматическим вздохом закрылась. Троллейбус почему – то не сразу двинулся. Брошенный Мартын бился в заднюю дверь и рычал. Белая пена на брылях розовела. Долго бежал за троллейбусом, отстал. Беда, большая собака по помойкам не прокормится. Народ в городском транспорте осуждающе безмолствовал. Я отвернулся к окну, чтобы Вика не узнала. Уловил в стекле ее пренебрежительное выражение.

Была другая женщина. Несколько лет мы работали вместе в облезлой четырехэтажке на окраине Риги. Что – то считали и нормировали. Симпатизировали друг другу. (Наш язык прихотлив: симпатизировать себе нельзя. Себя можно любить). Мы любили смотреть на медленный дождь, и на огонь. Ускользающие минуты, когда близость возможна, но лишена духовного смысла. Собирали дикую малину на лесной вырубке. Она была в косынке по самые глаза, и в ладных резиновых сапожках. Наклонила красную ветку, упала радуга. Я влюбился.

– Не надо меня любить, говорила она с искренним чувством. – Наши отношения станут опасны, если… В конце концов на мне дом, трудная дочь, и я банально люблю мужа. Казалось, она уговаривает не меня, себя. Чеховский сюжет, но мы никогда не стояли, касаясь руками, в церкви на ранней заутрене, я не играл в вист с ее мужем, дочь видел мельком. Мы жили в стране прохладных человеческих отношений.

Никакой тайны любви нет. Простота любви Кате недоступна. Так мы уговаривали друг друга года полтора. Вся эта цепочка событий изнурила меня чрезвычайно и выпила все соки. Потом она уезжала навсегда в другой город, я вез ее к поезду. В раскаленном летней жарой автомобиле родился язык ее тайных желаний и страстей. Могли бы прожить другую жизнь, а сейчас поздно. Свернули с асфальта на грунтовую, по проселку в редкий молодой лес и стали судорожно, в тесноте «Жигулей», раздеваться. Увидели худую собаку, привязанную к дереву. Тянула стрелой поводок и неотрывно, неотрывно глядела вслед предавшему ее хозяину.

– Отпусти ее, сказала Катя.

– Катя… она оттолкнула меня.

Я поплелся к разросшейся липе. Старая собака меня будто не заметила, все смотрела вперед и тянула поводок. Расстегнуть ошейник я не смог. Вернулся к машине, мошкара тучей слетелась на мою голую плоть. Ножа в сумке не было, рылся в багажнике. Обрезал поводок и пес бросился сквозь лес и потом луг, редко останавливаясь, вынюхивая старый след.

К поезду мы опоздали и сидели на вокзальной лавочке. Кто – то любил девушку Светлану и на скамье вырезал навечно «Света».

Катя уехала и я погнал машину на парковку. Там и приблудился молодой овчар. Вряд ли его бросили здесь – место не подходящее. Может быть, хозяину казалось, собака запрыгнула и лежит на заднем сидении. Стартовал.

В первый день пес искал что – то, перебирал одежду. В порыве сентиментальности я подумал, он ищет запах женщины из своей прошлой жизни. Женщины не было. Если мои редкие гости задерживались в прихожей, он легко покусывал их за щиколотки, пастушья порода. Так на горном склоне кавказская овчарка загоняет в стадо отбившуюся корову. Оставшись один в квартире, он грыз книги. Я подкладывал «Справочник профсоюзов», он грыз старые тома. Они вкусно пахнут настоящим мучным клеем. Иногда вечером пес грустно лежал у входной двери. Ждал прежнего хозяина? Безнадежно окликал его – Мартын! Подумал, собака знает слово «гулять», и назвал его Гуляй. Он приносил в зубах поводок и садился у двери. В общем, минуты единения и счастья были.