Она отправилась на сходку вместе с мужчинами. Лавранс пришел с рукой на перевязи, а у Эрленда на лице было много ожогов; на него просто страшно было смотреть, но он только смеялся. Больших ожогов у него не было, и он надеялся, что лицо не будет обезображено в день свадьбы. Он встал вслед за Лаврансом и обещал пожертвовать на церковь за себя четыре марки[68] серебра, а за свою невесту, с согласия Лавранса, – участок земли из приданого Кристин в этом приходе стоимостью в шестьдесят коров.

Эрленд должен был провести в Йорюндгорде целую неделю из-за своих ожогов. Кристин заметила, что Лаврансу после пожара зять как будто больше стал нравиться; казалось, мужчины теперь совсем подружились. И она подумала: быть может, отец так полюбит Эрленда, что, когда придет время и он узнает, что они согрешили против него, он осудит их не слишком строго и не так уж тяжело примет это к сердцу, как она этого боялась.

Этот год выдался необыкновенно урожайным для всей долины. Сена было собрано много, и его удалось вовремя убрать с лугов; люди возвращались домой с сетеров с большими молочными скопами и с откормленным скотом – в этом году их даже и дикий зверь пощадил. Хлеб на полях стоял с таким наливным колосом, что мало кто из жителей мог припомнить такие хорошие хлеба, отлично вызревшие и тучные; и погода стояла наилучшая. Между днем Святого Варфоломея и Рождеством Богородицы, когда больше всего приходится бояться ночных заморозков, прошли небольшие дожди, но погода стояла мягкая, облачная. Пора уборки урожая прошла при солнечной и ветреной погоде с теплыми туманными ночами. Спустя неделю после Михайлова дня бо́льшая часть хлеба была уже убрана по всему приходу.

В Йорюндгорде шла спешная работа по приготовлению к большому свадебному торжеству. За последние два месяца Кристин была каждый божий день так занята с утра до вечера, что у нее оставалось мало времени печалиться и думать о чем-нибудь другом, кроме работы. Она заметила, что отяжелела в груди; маленькие розовые соски стали коричневыми и до боли чувствительными, особенно по утрам, когда надо было вставать по холоду. Но это проходило, когда она согревалась от работы, а потом она думала только о том, что ей надо было переделать до вечера. Когда время от времени приходилось выпрямлять спину, чтобы немного передохнуть, она чувствовала, что ноша в животе становится все тяжелее, но на вид Кристин по-прежнему была тонкой и стройной. Она проводила руками по своим длинным красивым бедрам. Нет, сейчас ей еще нечего горевать об этом! Случалось, она думала с чуть щемящей тоской: через месяц или около того она, вероятно, почувствует в себе жизнь… К этому времени она будет уже в Хюсабю. Может быть, Эрленд обрадуется… Она закрывала глаза, прикусывала зубами свое обручальное кольцо, и перед ней вставало лицо Эрленда, бледное от волнения, когда он стоял в верхней горнице и произносил громким и ясным голосом слова обручения:

«Так да будет мне свидетелем Бог и стоящие здесь мужи, что я, Эрленд, сын Никулауса, обручаюсь с Кристин, дочерью Лавранса, по закону Божескому и человеческому на тех условиях, которые были названы при стоящих здесь свидетелях. Что я буду владеть тобою, как своею женою, и ты будешь владеть мною, как своим мужем, пока мы живы; что мы будем жить вместе в супружестве со всем тем согласием, которое предначертано законами Бога и нашей страны».

Она бежала по какому-то делу из одного дома в другой и остановилась на мгновение: в этом году уродилось столько рябины – будет снежная зима. А солнце светило на поблекшие поля, где стояли снопы на высоких шестах. Дай-то боже, чтобы такая погода продержалась на все время свадьбы!