Эрик видел в маме – человека с удивительно ранимым сердцем, волнующего любые конфликтные и бесконфликтные ситуации. Эта женщина была порождением вселенской любви и заботы, хранящая в сердце неугасимое пламя надежды. Ее руки олицетворяли нежность и тепло женского тела, её глаза дарили людям спокойствие, а голос убаюкивал лоснящимися звуками, исходящими из глубины души. И это чудо материнской любви иссыхало на глазах единственного сына, который с болью в груди жил каждый день жизни мамы. Эрику неописуемо трудно было видеть все страдания, выдавшиеся на долю родного человека. Он был готов забрать их, если бы была возможность. Каждый день он наблюдал, как нежные руки изрезались морщинами вдоль и поперек, любящие глаза закрывались белой пеленой мучений и безумства; душа стала отвергать ненужное тело… жизнь, почерневшая депрессией от окружающего безумства человечества, тянулась к могильной тропе. И эту тропу прокладывали люди без совести, без сердца; вытаптывая всё на своём пути, ради неизменной политической цели. Население планеты страдало из-за прихоти глупого политического скота, под предводительством человека с омертвевшими моральными ценностями, готового убить ребенка, стащившего яблоко из его сада.

Эрик всё детство провёл наедине с одним человеком, которого с непоколебимой нежностью называл «мама». Все основные качества и моральные ценности передала именно она. От отца Эрик получил «мужское» начало, непробиваемое упрямство и невыносимую неприязнь к американской стране, их нравам и понятиям. Эрик мечтал однажды уехать в Россию окончательно, вернуться на Родину; ребёнок в глазах взрослых и взрослый в глазах детей, чьи руки донимала дрожь от страха: потерять единственного родного человека…

**********

Холод, серость и боль – три составляющие, крепко засевшие в судьбе одинокого ребёнка. Сидя у холодной поверхности, Эрик понял, что стены начинают давить на него, они являлись постоянным напоминанием скорби и тоски, как будто все пять недель безумия впитались в эти гигантские массивы. Даже окна в дождь были похожи на пустые глазницы, плачущие одинокими слезинками…кричащими слезинками Донбасса. Сотни одиноких капель. Сотни одиноких детей. Эрик помнил выступление одного депутата, имя и фамилию он забыл, а вот слова, выражавшие главный страх за то, что бои на Украине закончатся, а «дети войны» будут жить и дальше, храня в сердце обиду и ненависть за убитых родных, за все преступления, изнасиловавшие города Украины, они будут помнить и дальше. Изголодавшие дети войны. Эрик старался думать о хорошем, но это ему тяжело давалось.

«Брым-бум-джбак» – услышал в нескольких метрах от себя выстрелы из соседней квартиры. Эрик насторожился. Поднявшись с пола, он пошёл медленными шажками в сторону соседской двери. Выйдя на лестничную площадку, Эрик никого не увидел, всё было, как всегда. Подойдя к двери, он легонечко толкнул её, а она даже не сопротивлялась; открылась без каких-либо повреждений. Внутри было тихо, гулял только ветер, закрадывавшийся из-под форточки. Пройдя на носочках во вторую комнату, Эрик увидел хозяйку квартиры, лежащую на полу – мисс Стелла Рошка, женщина среднего возраста, приятного телосложения с большими красивыми глазами. А возле неё лежал пистолет. Стелла скорее всего покончила жизнь самоубийством, об этом символизировали красное чернильное пятно около сердца и лежащая рядом записка. Эрик осмотрел ещё раз комнату. Записка… «Интересно, это прощальная записка Стеллы?» – подумал про себя молодой солдат и, не удержавшись от любопытства, поднял листок пергамента. Там было написано всего три строчки: