Комедианты презрели обе версии, для них главное было показать атаку крылатых тварей – на каждой костюм из яркой ткани и перьев, натянутый каркас, который несли по два человека, спускаемых на помост на веревках. Было, на что посмотреть, и Монграна посмотрел его не без удовольствия и отметил про себя – проверить этих актеров, нет ли среди них засланных столицей шпионов.

Но наиболее притягательное среди зрелищ ожидалось с наступлением темноты, когда большинство комедиантов уже заканчивали выступать. Потешные огни, извергаемые из особых фонтанов, из пастей статуй, из человеческих ртов, факелы, мелькающие в руках жонглеров, танцовщиц, канатоходцев, отражающиеся в морской воде и, кажется, в ночном небе, опрокинутом над Димном… это так красиво, что находит отклик в душе самого сухого и благоразумного человека.

Увы, от таких зрелищ и следует ждать неприятностей. Искры от огненных фонтанов попали на повозку одного из приезжих торговцев, а привез он бочки с дегтем и, вопреки установленным в городе правилам, не оставил на складе, чтоб не платить за хранение… в общем, будь тут ветераны Великой войны, вспомнили бы они, что такое зажигательная смесь, которую использовали и степняки, и осажденные.

Худшего удалось избежать, потому что в Димне действовала пожарная команда (а потом еще сетуют, что городское самоуправление деньги тратит неизвестно на что), и пламя не перекинулось на соседние здания. Но народу пострадало немало, причем не только обычных зевак, но и вполне уважаемых граждан, благо и такие присутствовали на ночном представлении.

Монграна сам во время происшествия поблизости отсутствовал, но ему, разумеется, доложили, и он явился оценить нанесенный пожаром ущерб. (Пострадавшему торговцу ничего не возмещать, а наоборот, взять с него штраф, ибо сам виноват, с теми, кто устраивал это огненное представление, разберемся на месте.) Картина была удручающая. Философ мог бы заметить – сколь быстро красота превращается в свою полную противоположность.

Обожженных и подавленных толпой пользовали городские лекари. Фруэла сообщил, что особо отличился тут доктор Керавн – он как раз подошел посмотреть на праздник и оказался близ места происшествия. И тут же бросился на помощь, благо сумку свою лекарскую он всегда таскает с собой.

Керавн был еще более раздражен и небрежен в манерах, чем обычно. Когда Монграна подошел, чтоб поздороваться с ним, он ядовито поинтересовался:

– Теперь-то вы убедились, консул, что я не чародей? Будь я им, я бы просто остановил пламя, не позволив ему разгореться. И теперь не возился бы с этими несчастными.

– Зато я понял, что вы человек самоотверженный. И предусмотрительный.

– Передай мне михальский бальзам, ты, урод! – Как будто не заметив этих слов, Керавн обращался к ученику. – И не забудь, нам еще к господину Зитте, его домой отнесли, но меня требуют. Так что нечего зевать и изображать сонную вошь!

Утром улица Шерстобитов жила так, словно никакого праздника и в помине не было. Лавки и мастерские открылись, как обычно, хозяйки, высунувшись из окон, обменивались свежими сплетнями, попутно развешивая белье, дети с воплями тузили друг друга либо, открывши рты, пялились на троих всадников, шагом проезжавших по мостовой. На всех были плащи ополченцев – серые, плотные, с капюшонами. Поскольку это не была регулярная армия, ополченцы одевались кто во что горазд, и единственное, что шло за форму, – эти плащи. Правда, тот, что ехал впереди, капюшон откинул, чтобы все могли обозреть его геройскую усатую личность, украшенную свежим рубцом на подбородке. За что и удостоился взглядов не только от детишек, но и от их мамаш – одобрительных и многообещающих. Второй, нескладный здоровяк, несмотря на крупное телосложение, гляделся не молодецки, а как-то уныло, похоже, продолжительная военная кампания так и не сделала из него боевого кавалериста. Третий, напротив, держался в седле небрежно, можно сказать, развалившись. И столь же небрежно съехал с седла, когда показался дом доктора Керавна.