Торба писал объяснение – они уже часа полтора беседовали, если можно посчитать за беседу вопросы инспектора и телеграфные ответы вызванного, перемешанные с нечленораздельным мычанием. На тренированные нервы Петельникова это никак не действовало, хотя он уже поглядывал на хмурого парня острым черным взглядом. Тот писал долго, потея и задумываясь, словно сочинение на аттестат зрелости.

– Ну все? – спросил Петельников и нетерпеливо встал.

Торба молча протянул куцую бумагу. Инспектор прочел и задумчиво глянул на него. Торба уставился в пол.

– Тебе что? – спросил Петельников. – Ни говорить, ни писать неохота?

– Мне это дело ни к чему, – буркнул Торба, водя глазами по полу.

– Нам к чему, – резко сказал инспектор. – Если вызвали, то надо отвечать, ясно?

– Отвечаю ведь.

Петельников еще раз посмотрел объяснение – куцый текст этого нелюдима лег на бумагу, как птичьи следы на снег. Одно утешение: если возбудят дело, то следователь допросит и запишет подробно.

– Кроме белой челки ничего и не помнишь? – еще раз спросил инспектор, рассматривая красное пухлое лицо парня, завалившиеся внутрь глазки, волосы до плеч и несвежую сорочку.

Торба подумал, не отрываясь от пола:

– Такая… ногастая.

– Ногастая, значит?

– Ага… И грудастая.

– Ну что ж, неплохо. Покажи-ка мне, где вы сидели?

Петельников достал лист бумаги и быстро набросал план ресторана – он все их знал по долгу службы. Торба ткнул к входу, в уголок. Инспектор поставил красным карандашом жирный крест и спросил:

– Ну о чем вы хоть говорили-то?

– Об чем? – задумался Торба, натужно вспоминая тот вечер в ресторане.

– Давай-давай, вспоминай.

– Ни об чем, – вспомнил Торба.

– Да не может этого быть, юный ты неандерталец, – ласково сказал Петельников, посмотрел на его лицо и подумал: вполне может быть.

– Мы ж только познакомились…

– Ну и молчали?

– Сказала, звать Клава. Налили. Поехали. Закусили, значит.

– Ну а дальше?

– Налили еще. Поехали. Закусили, как положено…

Петельников вздохнул и прошелся по кабинету. У него хватило нервов слушать этого парня, но не хватало терпения – оно кончилось. Важна каждая мелочь, каждая деталь лица, каждое ее слово ценно, как в рукописи классика… Таких свидетелей давненько не встречалось. И Петельникову захотелось съездить его по шее, потому что в наше время за серость надо бить.

– Может, ты ей стихи читал?! – гаркнул инспектор, и парень от неожиданности вздрогнул.

– Зачем… стихи?

– Надо! – орал Петельников. – Положено женщинам стихи читать!

– Не читал.

– Чего ж так?!

– Какие… стихи?

– Ну хотя бы прочел сонет «Шумел камыш, деревья гнулись…»

Парень оживился и понимающе усмехнулся.

– Подозреваю, что у тебя есть гитара, а? – спросил инспектор.

– Есть, – подтвердил Торба.

– И магнитофон, а? И телевизор, а?

– Ага, – согласился парень.

– Выбрось ты их, голубчик, не позорь наш просвещенный век. Не позорь ты наше всеобщее образование. И читай, для начала по капле на чайную ложку, то есть книжку в год. А потом по книжке в месяц. Иди милый. Еще вызову.

Торба моментально вскочил и пошел из кабинета не простившись. Это был второй потерпевший, у которого пропало сто двадцать три рубля.

Петельников чувствовал, что его любопытство до хорошего не доведет – добровольно вешать на себя сомнительное дело, по которому нет свидетелей, а оба потерпевших ничего не помнят и никого не смогут опознать. Верный добротный «глухарь»; будет висеть с годик, и будешь ходить больше к начальству оправдываться, чем вести оперативную работу. А ведь этих ребят просто было убедить, что с ними ничего не случилось. Да и сам Петельников не уверен – случилось ли что с ними…