Пьерпойнт превратил казнь через повешение в науку. Это был семейный бизнес, а он был перфекционистом и точно рассчитывал падение, необходимое для того, чтобы разъединить второй и третий позвонки позвоночника, тем самым вызвав мгновенную смерть. Неудачные казни его предшественников-палачей с мучительной смертью от удушения или полным отделением головы от тела из-за неправильно рассчитанной высоты падения были не для него – скорость и точность были предметом гордости всей династии Пьерпойнтов. Он рассчитывал каждую казнь до последней секунды и этим приобрел широкую известность. Позже его даже пригласят участвовать в казнях многочисленных нацистских военных преступников в Нюрнберге. А в этот холодный день в Манчестере ему предстояло помочь пересечь порог вечности еще одному знаменитому заключенному.

Ракстон знал, что его палач уже в тюрьме; он подслушал, как охранники шепотом переговаривались об этом. Ему показалось даже, что он мельком увидел у двери своей камеры человека, который словно оценивал его взглядом. Имея опыт службы в индийской армии, Ракстон мог примерно представить, что высота падения составит примерно 7 футов[2]; может быть, 7 футов 6 дюймов[3]. А может, и не так много – ведь Ракстон был уже не тот, как когда-то: он сильно исхудал и изменился за те полгода, что провел в тюрьме.

Его прежде гладкие и блестящие черные волосы, предмет его гордости, за это время поседели; в висевшем в камере маленьком зеркале из отполированного металла отражалось изможденное лицо мужчины намного старше его тридцати шести лет. Некогда холеный, безукоризненно одетый доктор, теперь он был тенью самого себя прежнего; тюремная одежда на нем висела, как на вешалке.

Доктор Бак Ракстон

Как бы странно это ни было для обитателя камеры смертников, здесь он по-прежнему крепко спал, словно радуясь возможности на время сбежать от тюремной жизни. Сон приносил ему утешение, потому что только во сне он возвращался к лучшим временам. В жестокой реальности бодрствования он знал, что все видят в нем только монстра, врача-убийцу.

В ожидании апелляции в Пентонвилльской тюрьме его поместили в камеру, которую когда-то занимал доктор Криппен, и охранники радостно сообщили ему, что в ней обитает призрак доктора-изувера. Это сравнение его потрясло, ведь Криппен был шарлатаном, который совершил преднамеренное убийство, а он сам не собирался никого убивать. И все же и в постели Криппена он спал так же крепко, как и всегда; его сон не тревожили ни ужасные события, которые остались в прошлом, ни мрачное будущее, которое ждало его впереди.

Он до последнего момента не мог смириться с таким поворотом судьбы. Его страстная жена Белла, которую он так любил и которая так выводила его из себя, мертва; трое их маленьких детей остались сиротами. Ракстон трудился не покладая рук, чтобы быть принятым в английском обществе и стать своим для местных жителей – и ему бы это удалось, если бы не трагедия, которая случилась в сентябре прошлого года.

Теперь, когда последние несколько часов его жизни утекали, как песок сквозь пальцы, он мог сделать только одно, но это было кое-что очень важное. Он мог собраться с духом и встретить свой конец с мужеством и достоинством, подобающими английскому джентльмену, которым он всегда стремился быть.

Начало биографии Ракстона было очень многообещающим. Он родился в Бомбее в 1899 году и при рождении получил имя Бактияр Рустомджи Ратанджи Хаким, сокращенно – Бак Хаким. Его отец был индусом-парсом, чьи предки бежали от преследований из Персии много столетий назад, а мать – француженкой. Свою смуглую кожу и привлекательную внешность он унаследовал от отца, честолюбие и вспыльчивый характер – от матери. Благодаря парсийскому происхождению для него всегда были на первом месте дисциплина и чистота, столь важные для профессионального кредо врача. Он был просто создан для медицины: получил диплом бакалавра хирургии в Бомбейском университете, а потом прошел обязательную военную службу в качестве врача в индийской армии. Когда закончилась Первая мировая война, он, молодой капитан, вернулся на родину своего отца, получив назначение в Багдад, а затем в Басру, где его свободное владение фарси, местным диалектом, было огромным преимуществом.