Двое незнакомых мужиков, появившихся оттуда, взяли отца за руки и потащили его вон из комнаты. Надя побежала за ними, но дядька-потрошитель схватил ее и, как котенка, швырнул в угол детской.

– Стоять! – гаркнул он так громко, что Надя задрожала, прижавшись плотнее к стене.

Он заглянул под кровать, перетряхнул одеяло вместе с матрасом и, ничего не обнаружив, пошел к выходу – и вышел, плотно закрыв за собою двери.

Надя подошла к дверям и прислушалась. Ей показалось, что она слышит рыдания бабушки и скрип тяжелых чужих шагов. Затем, одновременно с маминым криком, стукнула входная дверь – и все смолкло. Надя подошла к окну. Их квартира находилась на втором этаже, и окна выходили прямо во двор, в котором было очень темно и тихо. Но вот скрипнули двери подъезда, и раздались мужские голоса. Надя буквально впилась в темноту глазами. Заработал мотор машины, зажглись подслеповатые фары, и в их неярком свете Надя разглядела четверых мужчин. Потрошитель сел рядом с водителем, трое остальных уже собирались садиться на заднее сиденье, когда один из них, тот, что был в середине, оглянулся. Надя узнала отца. Всего мгновение он смотрел на окна их квартиры. Но этого было достаточно для того, чтобы он заметил силуэт дочери и кивнул ей, уезжая от них навсегда.

С тех пор в их доме воцарилась тишина. К ним никто больше не приходил и не звонил по телефону. Когда девчонки во дворе отказались с ней играть и прогнали ее, Надя поняла, что произошло нечто страшное. Бабушка слегла сразу после папиного ареста и больше уже не встала. Умирая, она благословила внучку нательным крестиком. Крестик висел на простой веревочке и переливался разноцветными камнями. На обратной стороне изящно были выгравированы две буквы: А.В. Бабушка сказала, что эти буквы означают инициалы отца и деда Нади, полностью совпадавшие. Как совпадали и их имена – Александр Воросинский.

После ареста отца и смерти бабушки мама очень изменилась. Она больше не улыбалась и вздрагивала буквально от каждого стука. Она не плакала, но по ночам Надя слышала, как она бродит по квартире и тихонечко подвывает, точно так же, как выла в их дворе собака, у которой дворник утопил щенят. Рано утром она уходила из дома и приходила поздно вечером. Надя ждала ее, сидя в темноте у окна. Свет она не включала, чтобы он не мешал ей видеть то, что происходит во дворе. Она все еще надеялась, что папу привезут обратно. Однажды мама пришла домой рано и начала собирать вещи. Потом она тепло одела Надю и, взяв чемодан, пошла к дверям. Уже у самых дверей она вдруг остановилась и сказала:

– Давай, Надюша, присядем на дорожку.

Она присела на чемодан, обняла прислонившуюся к ней Надю и горько расплакалась, а глядя на нее, заревела и Надя.

Они уезжали из Москвы, и это была уже как бы вторая серия их бытия.

Бесконечная дорога, проведенная на жесткой полке общего вагона, пропахшего человеческими нечистотами, разделила ее детство пополам. Из Надиной жизни исчезли счастливые краски родного города. Их заменило однообразие вечного холода и неуюта серой Воркуты. Вначале еще были удивления. Поразили глаза местных мужиков, разрисованные черными карандашами. Удивляло оранжево-розовое чудо – ягода морошка.

Потом выяснилось, что глаза мужикам раскрасила черная угольная пыль, что кисловатая морошка растет на болоте и кроме нее на этих болотах больше ничего хорошего не растет. Мандарины с их новогодним запахом остались в Москве.

Декорацией для новой жизни служила унылая карликовая растительность. Все вокруг было сумрачным и убогим. Даже небо здесь было не таким высоким и голубым, как в Москве. Оно висело над городом низкой тучей, стараясь придавить его к земле своей свинцовой тяжестью, и люди покорно подставляли плечи под свалившийся на них груз. В их числе были и Надя с мамой, ходившие по серой Воркуте, не поднимая глаз.