Еще на моей половине стояла тумбочка, на которой покоился телевизор. Телевизоров за это время у нас перебывало три штуки. Сначала старинный черно-белый, который привезли еще из Пеклихлебов. Затем родители взяли в кредит цветной отечественный. А в предпоследний год с матерью тоже в кредит взяли японский телевизор «Тошиба». Отечественный цветной телевизор папенька выгодно сбагрил как раз тогда переехавшим в Горовку откуда-то с севера Пищукам.

Теперь же рабочие жили у нас: в нашей с Пашкой комнате. Филиппович им типа зарплату «закрывал», а они у нас строили по амбициозным архитектурным задумкам Натальи Борисовны. Один из них, сварщик был такой чернявый – Николай его звали. Ему два пальца на нашей циркулярке отчекрыжило. Крови много было. Залили перекисью водорода рану, полили зеленкой и замотали бинтом.

– Дядя Коля, а вы и с порезанной рукой быстро едите, – неожиданно для всех заявил вечером за ужином Пашка, внимательно наблюдавший за забинтованной рукой.

– Заткнись, придурок, – после некоторой заминки отреагировал папаша, отвешивая сыну оплеуху. – Коль, не обращай на него внимания. Мелет дурачок малолетний что ни попадя. Мы его давно хотели в интернат для умственно отсталых отдать, да все кормим из жалости.

– Да я и не обращаю, – согласился Николай, с сочувствием глядя на распустившего язык ребенка.

– МилАй, может и пора нам от дурачка избавляться?

– Наташа, не сейчас. Потом поговорим.

После ужина незадачливый болтун был выведен папой в сад и жестоко там избит, чтобы впредь неповадно было язык распускать:

– Хули ты лезешь во взрослый разговор, свинья прищуренная? Совсем нюх потерял? Я из тебя выбью дурь, от мамаши оставшуюся. Будешь как шелковый у меня по струнке ходить.

Среди рабочих молодой еще был один, любитель ондатр есть. Тот понемногу потрахивал деревенских девок. Третий был пожилой сварщик, ничем для нас особо не примечательный, кроме обильного курения. Жили они у нас дома на полном пансионе. По грибы ходили. Рыбу ловили – это с ними я ночью бредень тягая, левый сапог утопленника Фирса поймал однажды36.

Назавтра произошла такая история. Отец сидел за столом и большим пинцетом сосредоточенно вырывал у себя из левой ноздри волоски. Пашка, сидя с торца стола, отрешенно смотрел на пальцы, лежащие в стеклянной баночке из-под майонеза.

– Что ты его гипнотизируешь? – наконец лениво спросил отец, закуривая вонючую черную сигарету.

– Интересно, если в горшок с землей его посадить, вырастет? – спросил Пашка.

– С чего вдруг? – удивился отец.

– Мухоморы же растут, хвощ растет, – брат кивнул на подоконник. – Почему же палец не вырастет?

– Ну… – отец почесал лысину, – агрономия как наука этому противоречит.

– А если обратно пришить?

– У нас в деревне был случай, когда я еще юношей был, – затянулся отец. – Мальчику, вроде тебя дурачок был, ноги косой отец отчекрыжил. Так ноги пришили и он бегал потом.

Брат достал потрепанную записную книжку в синем переплете, когда-то выбитую у Лариски, и старательно записал слово «отчекрыжил».

– Специально отчекрыжил?

– Вроде случайно… я уже точно не помню… – отец, словно пароход, выдохнул в потолок мощную струю дыма. – А вот мужику одному в армии палец оторвало. Пришили, а он не гнулся. Как видишь, медицина она по-разному может повернуться. Это агрономия наука точная. Вот, допустим, возьмем люпин. Есть ты его не сможешь, хоть тресни. Все понятно. А в медицине неясно: то ли помрет, то ли нет. Неточная наука. Медицина наука мудрая, вроде агрономии. С кондачка коновалом не станешь, шесть лет учиться надо.