Женщину изгнали со своего племени за ее не искреннюю, как им казалось, исповедь. Она рожала ребенка ни от кого. И их это пугало, ибо они думали, что этого быть не может.

Значит, она   врала. И чем больше в их же глазах оправдывалась, тем крепче росла убежденность в ее виновности.

Откуда могли знать эти жалкие, совсем обнищавшие люди о том, что такое вполне возможно.

Но никто не помешал решению главного поводыря лишить эту маленькую хрупкую женщину своей защиты, и   никто не последовал ее решительному примеру отступить самой от такой вакханалии первородного греха.

Она осталась одна. Сама по себе, наедине с окружающей ее постыдной безжалостностью времени. Но глубоко уверенная в правоте своего поступка, женщина не отступилась.

– Уходить, так уходить, – тогда твердо решила тогда она, отступая в сторону и прячась за какими-то кустами.

Они не заметили ее ухода, да и кому было до этого дело. Племя спасалось, убегая вглубь земель. Их довела до этого нужда.

Но нужда, не воскрешенная правдой бытия, а другая. Их гнала все дальше и дальше осыпная вошь, так они назвали эту заразу, подвергающую их самих уничтожению, а землю – неплодородию.

И племя торопилось, ибо чувствовало, что где-то там, позади них бежит во всю прыть и хочет достать зло. Настоящее зло, нечеловеческого происхождения, как они же и говорили.

Но. объяснить его все же не могли. Сады были окутаны какой-то темной паутиной, распространяющейся невесть откуда, корни деревьев усыхали, а летучая тьма огромных полчищ   вши, казалось, полностью застлала землю их предков.

Они ушли уже довольно далеко от тех мест, когда эта сухонькая одинокая женщина бросила их.

И сейчас, сидя в этой небольшой заветренной хижине, она молилась про себя о спасении и с горечью поглядывала в сторону их прежнего дома.

Но беда не заставила себя долго ждать. Спустя пять дней с момента рождения ее сына, и эту часть земли окутала поволочь вши.

Так же, как и у них, деревья осыпались от цвета и сбрасывали с себя листья.

Мать с ужасом наблюдала, как огромная туча черной поземной твари приближалась к ее небольшому жилищу. Она в горе своем закрыла глаза и, прижав к груди спящего младенца, тихо заплакала.

Слезы покатились из глаз и оросили лицо ребенка своей горьковато-соленой влагой.

Он проснулся, но не заплакал, а поискал губами грудь и, молча, к ней прильнул. Мать приоткрыла глаза и немного осмотрелась.

– Что это? – тихо проронила она, и глаза ее сильно расширились.

Женщина не могла поверить в такое.

Вся осыпная вошь в округе их жилища застывала и погибала, образуя собой нечто вроде небольшой заставы.

Остальные же, идущие позади, натыкаясь на свои первые ряды, либо так же застывали, либо пытались поскорее обойти, дабы избежать такой участи.

– Это чудо, чудо, – снова зашептала мать, радостно улыбаясь сквозь катившиеся градом слезы и прижимая плотнее свое дитя к груди.

От небольшой боли ребенок заерзал и тихо захныкал. Мать победоносно посмотрела вокруг и с улыбкой на лице произнесла:

– Мы выживем, мой малыш. Я знаю, боги не дадут нам погибнуть.

Женщина с опаской осмотрелась вновь по сторонам, словно боясь, что чудо исчезнет, но все оставалось по-прежнему и это еще больше вселило ей надежду на их выживаемость.

Она обратила внимание на свой сделанный ранее запас фруктов и даже нескольких овощей.

Судя по всему, ей хватит на первое время, а там будет видно, как поступить. Пока же ее радовало лишь одно. Они не остались в беде и кто-то, очевидно, сильно хочет их выживаемости.

Мать снова помолилась про себя и даже немного всплакнула. Но то уже не были слезы отчаянья.