Выставив руки вперед, чтобы не натолкнуться на препятствие, Панова подошла к подоконнику. Нашарив веревку жалюзи, потянула ее наверх, в комнате стало светлее. Она перевела дух, убедилась, что верхний шпингалет опущен, дернула нижний шпингалет. Полдела сделано. Остается опустить ручку окна, толкнуть раму, аккуратно перебросить одну ногу через подоконник. И что есть духу рвануть в темноту летного поля. Она опустила ручку, толкнула раму двумя руками, но та не сдвинулась ни на миллиметр. Летом здесь делали косметический ремонт, кое-как повазюкали краской по окну, эмаль засохла, прихватив раму к переплету окна.
– Черт, – прошептала Панова. – Черт бы вас всех…
Она налегла на раму плечом, рама сухо затрещала, чуть сдвинулась с места, сверху на подоконник посыпались мелкие чешуйки краски. Тишина такая, что слышно, как о стекло бьется муха. Еще одно усилие, и окно распахнется. Панова набрала в грудь побольше воздуха, уперлась ногами в пол, а плечом в оконную раму. Но тут за ее спиной скрипнула дверь, вспыхнул верхний свет.
Глава 2
На пороге стоял старший инструктор Леонид Зубов и еще один персонаж. Кажется, его звали Виктор Суханов. Лена помнила его с того дня, когда впервые увидела. Высокий красивый мужик в потертой кожанке, вытянутое лицо, коротко стриженные темно-русые волосы, прямой нос. И большие серые глаза, в которых навсегда застыли невыразимые грусть и тоска. Романтический образ стопроцентного героя, разочарованного в жизни и себе самом.
В авиационной школе этот тип появлялся пару раз в неделю. Панова точно знала, что допуска к полетам он не имел, числился внештатным инструктором. Чем проштрафился Суханов, то ли нахватал нарушений в пилотское свидетельство и был отстранен от полетов, то ли на земле совершил какой-то неспортивный поступок, не догадаешься.
Сейчас от того романтического образа следа не осталось. В левой полусогнутой руке Суханов держал пистолет, направив ствол на Панову. Лицо напряженное, глаза сузились в злом прищуре, на скулах перекатываются желваки. Он был очень сердит и не скрывал этого.
– Эй, дамочка, вы, кажется, хотите выйти на воздух? – Суханов не опустил ствол, пока не убедился, что в комнате больше никого нет. – Дверь в другом месте. Не здесь.
Панова подумала, что этот тип пустит ей пулю между глаз, не раздумывая, не испытывая никаких душевных колебаний и мук совести.
– Я только хотела… – начала Панова. Как глупо, она даже не придумала ни одного убедительного слова в свое оправдание. – Я ждала своего инструктора. И задремала на диване. Услышала ваши голоса и…
– Что ты услышала? Конкретнее?
– Ничего такого. Я не прислушивалась. Кто-то разговаривает, и все.
– Вы оказались настолько деликатны, что решили выйти в окно, – продолжил Суханов. – Чтобы не мешать чужому разговору.
Панова силилась придумать какую-то спасительную фразу, короткий монолог, который убедит этих людей в том, что она не слышала ни слова из их разговора, а если и слышала, то с перепугу все забыла. Но спасительных слов не нашлось. Суханов, сунув пистолет под ремень, сделал несколько шагов вперед, сорвал с плеча сумочку, расстегнув клапан, внимательно осмотрел ее содержимое и положил сумку на подоконник. Отступив на прежнее место, посмотрел в глаза Зубову. Панова поняла, что в эту самую секунду решается ее судьба, точнее, ее судьба уже решена, за несколько коротких секунд, с того самого мгновения, когда свет в комнате загорелся, Зубов уже принял какое-то решение. Суханов вытащил пистолет из-под ремня, оглянулся на Лену и снова заглянул в глазу Зубову.
– Нет, – сказал Зубов, отвечая на так и не прозвучавший вопрос. – Нет. Мы возьмем ее с собой.