– Ой, не беритесь за это дело. Говорят, должен прибыть сыщик из столицы. Брином зовут. Он всех на чистую воду выведет… – вторил Мельхиседеку отец Иосиф, сухой, высокий священник с длинной бородой.

– Брин? Иван Ильич? – удивился Брутилов. – А я его знал, мы с ним вместе учились в Царскосельском лицее.

– И что? – заинтересовался игумен. – Что это за персона?

– Превосходнейший мозг. Честнейший, неподкупный человек. Но… как бы это вам сказать… – замешкался гость монастыря, – это… вольтерянец убеждённый.

– Вольтерьянец? – переспросил отец Иосиф, теребя тонкими пальцами бороду.

– Да-да. Не верит он в русского Христа. Верит только в науку. И в свои силы.

– Так если он неверующий, он ничего у нас не поймёт, – вздохнул священник.

– Почему это? Он много чего понимает… Лучше всех учился. Первый в выпуске. Я, грешный, четвёртым сверху был… – с ностальгическим выражением лица вспомнил Кирилл Петрович.

– Не говорит это ни о чём… Умные люди тоже дураками бывают. Вот теперь приедет наводить у нас порядок – и как с ним быть? – насторожённо спросил сам у себя коренастый игумен.

– Да, да. Не раскроет ли он чего лишнего? – поддакнул ему долговязый отец Юлиан.

– А у вас есть ещё что-то лишнее? Кроме убийства? Что-то похуже? – с иронической улыбкой спросил философ.

– Нет, нет, конечно… Молчите, отец Юлиан. Много болтать языком вредно… – остановил беседу Мельхиседек.

– Да, я тоже не люблю многоглаголания. Довольно мы говорили. Я, пожалуй, пройдусь, – бросил Кирилл Петрович, направляясь в сторону от духовных лиц.

Не торопясь он прошёлся по пологому берегу Ленивки. От вчерашнего ужаса в душе не осталось и следа. Цветы веяли в лицо своим ароматом, странное многоцветное сияние над рощей на том берегу мерцало в полнеба. Снизу небо красное, как будто подожжённое, посерёдке – оранжевое, чистое, сверху – зеленовато-синее, переходящее в фиолет… Простор и благолепие! Сердце защемило от этого невероятия, от неохватности мира. Эх, зарево, зарево, голубое и красное зарево!… Отражаешься ты во мне, как в этой вот тихой речной воде… Хорошо бы сейчас прилечь на берег и смотреть на пламенно расцвеченную воду, как в сон… вот она, светящаяся глубь земли, изнутри сияет! Красный языкастый огонь тёк от горизонта в бесконечную, безрассудную даль, ложась яблочным румянцем на стены невысоких белых домов, расположенных на всхолмии, в садах. По садам гуляли дамы в белых кринолинах, изредка доносилось ржание лошади и позвякивание велосипеда. Город цвёл. Весна сбывалась.

Облака.

Солнце.

Вода.

Берег…

О чем молчат они, о чём знают, но не хотят рассказать нам? Есть же, верно, есть у них свои тайны, но не открывают они их. Может быть, они перед нами нас самих замалчивают? Или это молчание – не про нас?

Небо.

Река.

Трава.

Сады.

Жизнь…

Что они скажут нам, когда придёт пора? Обвинят или оправдают? И что мы скажем им? Будет ли у нас, что сказать? Помоги нам найти слова самые верные, самые наши, о Господи! Ты, верно, поймёшь – Ты тоже был человеком… И так же, наверно, заходилось человеческое сердце у Тебя от этого великолепия…

Воздух.

Земля.

Вода.

Огонь.

Счастье…

Увлёкшись созерцанием панорамы, Брутилов не заметил, как к нему подошёл, чуть прихрамывая, отец Юлиан. По выражению его длинного, тонкого лица было ясно, что он хочет поговорить. И о чём – тоже не оставалось сомнений.

– Ну, отец Юлиан, как вы относитесь к вчерашнему событию? – первым задал вопрос философ.

– Как же мне относиться… – угрюмо пробормотал пастырь. – Человека убили. Святого человека… Вот – есть такие люди, которые делают всё добро в этом мире. Вот их обычно мы и убиваем. Мстим-с, за то, что им нас не исправить – вовек!