– Тебя только это беспокоит?

Мама не ответила.

– Не волнуйся, – сказал я ей. – Я поступил в Хиткрофт, и теперь меня оттуда не выгнать ничем, даже динамитом.

– Вот и умница. – Мама погладила меня по щеке.

Я оттолкнул ее руку. Еще чего!

– Ты уже большой мальчик, да? – поддела меня мама.

– Совсем большой, – отозвался я.

– Такой большой, что и на ночь поцеловать нельзя?

Я собирался честно и откровенно высказать маме все, что я об этом думаю, но тут увидел выражение ее лица и прикусил язык. Я понял, что поцелуй – не для меня, а для нее.

– Валяй, раз приспичило, – буркнул я и подставил щеку.

Молчание. Я повернулся посмотреть, почему ненавистный поцелуй задерживается, но стоило мне взглянуть на маму, как она расхохоталась.

– Что смешного?! – возмутился я.

– Ты, дорогой. – Мама стиснула меня в объятиях и поцеловала в щеку, да так, словно хотела зарыться в нее губами. Ну дела! – Проверь будильник, чтобы утром хватило времени помыться перед школой. – Мама встала и направилась к двери.

– Я еще не ложусь, мама. Сейчас спущусь немного посмотреть телик.

– Только недолго. Тебе завтра в школу. – Мама погрозила пальцем. Потом уронила руку и улыбнулась. – «Тебе завтра в школу»… До чего же приятно звучит!

– Ага!

Мама начала спускаться, я за ней. На полпути она внезапно остановилась – я едва не врезался в нее.

– Каллум…

– Что, мама?

– Ты… ты только не думай, будто я тобой не горжусь. Я горжусь.

– Я знаю, мама, – сказал я.

Мама стала спускаться дальше. Я обдумал ее слова. Самое странное, что, пока она этого не сказала, я не думал, что она мной гордится. Более того, в глубине души я подозревал, что мама предпочла бы, чтобы я провалил вступительный экзамен в Хиткрофт. А я его сдал. И поступил. И этого у меня никто не отнимет. Я поступил.

Мы спустились в гостиную. Линетт с папой сидели на диване. Джуд за обеденным столом рассматривал что-то вроде карты, в общем, что-то скучное. Мама села рядом с папой, я – рядом с Линетт. Диван просел, но просел уютно.

Я посмотрел на сестру.

– Ты как, нормально?

Линетт кивнула. Потом вдруг медленно, постепенно помрачнела. И взгляд опять сделался… такой. Сердце у меня ушло в пятки, потом вернулось на место.

Линетт, не надо, пожалуйста. Особенно сегодня, особенно сейчас…

– Линни, а помнишь, как мне исполнилось семь? – в отчаянии затараторил я. – Ты в первый раз повела меня в кино. Мы были вдвоем, и ты сердилась на меня, потому что я не мог отвести глаз от экрана ни на секунду. Помнишь, ты сказала мне, что можно моргать, потому что экран никуда не исчезнет. Линни!

– Почему я здесь? – Беспокойные серые глаза сестры сузились. – Мне здесь быть нельзя. Я не такая, как вы. Я Крест.

Внутри у меня все сжалось, будто я был в лифте и он за пять секунд пролетел вниз с полсотни этажей. Стоит мне убедить себя, что Линетт стало лучше, как у нее опять делается это лицо… Она смотрит на нас, словно не узнаёт, и настаивает, что она одна из них.

– Не говори глупостей. Ты нуль, – презрительно бросил Джуд. – Посмотри на свои руки. Ты такая же белая, как все мы. Даже белее.

– Нет, я не такая.

– Джуд, хватит, – сказал папа.

– Нет, не хватит. Я сыт этим по горло. Мы держим Линетт дома, чтобы она не позорила нас своими заявлениями, что она Крест. Она чокнутая, и все тут. И Каллум не лучше. Думает, мы для него нехороши, думает, мы ровня Крестам, даже если не говорит.

– Сам не знаешь, что несешь, – прошипел я.

– Не знаю? Я заметил, как ты смотришь на наш дом, когда возвращаешься от своей трефовой подружки. Ты же его ненавидишь – и всех нас ненавидишь, и себя самого, потому что не родился одним из них! – Джуда прорвало. – Из нас троих только я понимаю, кто я такой, и мирюсь с этим.