Нам очень не хватало любви. И когда чья-то рука гладила нас по остриженным головкам, мы с жадностью ловили эту руку, сжимали ее и все спрашивали: «Мария Николаевна, вы любите меня?» Мария

Николаевна или Нина Викторовна, или кто-то другой, конечно, говорили, что любят и тут же уходили. А мы не понимали, что нельзя любить всех детей, когда дома свои родные ждут, и наперебой кричали, что меня любят больше.

Родителей я уже не вспоминала, а когда они приезжали ко мне, что-то далёкое и непонятно – знакомое бередило сердце. Хотелось, чтобы они поскорее уехали, чтобы не было внутри тяжёлой боли. Несколько дней после их отъезда никак не удавалось прийти в норму, опять пропадал аппетит и не было желания никого видеть. Гостинцы делились на всю палату да особо они и не нужны были, так как кормили нас очень хорошо. Фрукты и сладости давали каждый день. Домашние дети, наверное, не видели того, чем кормили нас. День рождения каждого справляли всей палатой. Нас угощали чем-нибудь сладким, и мы хором пели: «Как на Ванины именины (или чьи-то другие) испекли мы каравай…» Руками мы показывали, какой вышины и ширины он был, этот каравай.

Всегда с нетерпением мы ждали праздников. Особенно любили Новый год. Все вместе клеили цветные цепочки и флажки на длинных нитях, которыми украшали елку. В палате от стены к стене вешали длинные гирлянды и флажки. Даже веранда украшалась, ведь нас вывозили на нее каждый день. Мы разучивали новогодние песни, стихи. На утреннике к нам приходил настоящий Дед Мороз, раздавал сладости, а мы хвалились ему своими талантами, лежа в гипсе, привязанные фиксаторами, маленькие, больные «артисты». Наше положение было для нас уже естественным, мы забыли, что есть другой мир с подвижными играми, с прятками, догонялками среди цветов и людей.

Весной так же мы готовились к майским праздникам. Санаторий наш находился на одной из центральных улиц города, по которой проходили колонны демонстрантов. Нам очень хотелось посмотреть демонстрацию. С улицы доносились звуки музыки, детских голосов, приветственных лозунгов. Это был незнакомый нам мир, мир бурлящей жизни, о которой мы ничего не знали. В один из майских праздников, дождавшись, когда все взрослые уйдут заниматься своими праздничными хлопотами, мы соединили кровати, развязали друг другу фиксаторы, и вылезли на подоконники.

Никогда не видели мы столько красного цвета сразу. Флаги, транспаранты, цветы, нарядные люди, которые вместе пели торжественные песни, красивые дети, сидевшие на плечах у пап – все это нас настолько поразило, что мы сначала онемели. Раскрыв глаза и      рты, мы смотрели на это диво, как на кинофильм. Потом кто-то из нас закричал: «Ура!» и мы во все горло подхватили: «Ура-а! Ура-а!..» Надо было видеть лица взрослых в колоннах, на которых смотрели наголо остриженные маленькие детки в больничных белых рубашках из окон серого казенного здания…

Нас в этот день лишили третьего блюда в обед – самого сладкого желе. Притягивали фиксаторами нас крепче, чем обычно. Мою грудь стянули так, что было трудно дышать. Ремни врезались в кожу. Мы плакали и просили расслабить фиксаторы, но нас никто не хотел слушать. Когда, наконец, ремни ослабили, у меня долго болела грудная клетка и не заживала красная полоса от фиксатора. Я очень боялась одну толстую нянечку. Когда у кого-то расстраивался живот и приходилось просить судно не в положенное время, она била нас мокрой тряпкой. Было больно и обидно: за что? Вообще наказания были довольно частыми и не всегда безболезненными. Но жаловаться было некому, да и не было у нас такой привычки.