– Я и не знал, что вы такой набожный; – обратился он к Тидеману; но молодой человек поспешил объяснить, что он никогда не снимал цепочку, потому что она была сплошная, без замочка, а главным образом потому, что его приемная мать на смертном одре завещала ему постоянно носить ее. Цепочка с монетой была единственным достоянием, которое перешло к Тидеману от его родителей. Они, очевидно, вверили покинутое ими дитя покровительству св. Мадонны.

Для Сомирского это обстоятельство имело большое значение, потому что, судя по ценности талисмана, родители Тидемана должны были быть, по его соображениям, людьми если не знатными, то, по меньшей мере, богатыми. Это предположение подтвердилось, когда Тидеман показал ему оборотную сторону монеты с изображением нескольких знаков, сердца с вырезанными в нем двумя буквами, и числа, указывавшая на приблизительно двадцатилетнюю давность помеченного изображения. Как-бы стараясь разобрать непонятные знаки, Сомирский долго разглядывал монету, для того, чтобы отчетливо запомнить таинственную пометку. Чтобы ничем не выдать своего любопытства, он незаметно замял разговор и поспешил вошел в будку, для того, чтобы одеться. Воспользовавшись первой удобной минутой, Сомирский в точности воспроизвел в своей записной книжке изображение, которым помечен был талисман Тидемана: буквы А и М, замыкающее их сердце, и число 17. VIII. 1843.

– Хоть у меня и хорошая память, – пробормотал он про себя, – а все же вернее заручиться на всякий случай очевидным доказательством.

Это, в сущности, незначительное открытие возбудило в Сомирском живейший интерес к личности Тидемана. Путем упорных размышлений он пришел к выводу, который не соответствовал предположениям самого Тидемана. По его соображениям, этот молодой человек был, несомненно, сын богатых, а может быть и знатных родителей, и родители эти, очевидно, страстно любили друг друга, по крайней мере, в то время, к которому относилось происхождение монеты. По возвращении в Вену Сомирский без труда узнал, что день рождения Тидемана приходился 28-го мая 1844. Отсюда прямо следовало, что монета была заказана до рождения ребенка и, стало быть, имела соотношение с каким-нибудь событием из эпохи любви его родителей; происхождение талисмана могло быть в прямой связи с тем сближением, последствием которого явилось рождение ребенка. Но спрашивается, что же затем последовало? Неужели же их любовные отношения прекратились в такое короткое время? Со стороны матери, – разумеется, нет. Но она могла быть покинута своим возлюбленным, и это было весьма возможно, тем более, что такие случаи вообще нередки. В справедливости этой догадки Сомирский, тем не менее, сомневался. Одно только он отрицал, безусловно – предположение, выраженное Тидеманом, который утверждал, что его родители умышленно отдали его в чужие руки с тем, чтобы избавиться от своих обязанностей по отношению к нему. Родители, намеревающиеся бесследно стушеваться, оставив своего ребенка на произвол судьбы, конечно, не наденут ему на шею талисман, который может навести на их след при соответствующих обстоятельствах.

Чем же, спрашивается, разыгралось в данном случае все это любовное происшествие? Через Тидемана Сомирский узнал только, что его родители на пути из Италии завезли его в Вену, а затем сами на следующий же день уехали и, вопреки своему обещанию скоро вернуться, больше не приезжали. Вот все, что могла сообщить Тидеману его приемная мать, та самая женщина, у которой его оставили родители; эти сведения она скрепила письменным свидетельством, которое и завещала молодому человеку. Оставалось, стало быть, предположить, что его родители поступили так с обоюдного согласия, а совместная поездка могла служить доказательством, что их любовные отношения продолжались и после рождения ребенка. Раз, что, по мнению Сомирского, мать Тидемана нельзя было заподозрить в умышленном поступке относительно своего ребенка, то есть в том, что она сама покинула его, то, само собой разумеется, что это предположение было совершенно также применимо и к его отцу, который не прекращал своих близких отношений с матерью. Но в таком случае, каким же образом могло случиться, что родители больше не вернулись, при всем том, что знали, где находился ребенок? Это был очень веский и сложный довод против всех выведенных доселе заключений, довод, которого Тидеману оказалось достаточно для того, чтобы обвинить своих родителей в тяжелом преступлении. Сомирский еще раз проверил все сделанные им выводы и нашел их совершенно правильными. Последовательности их не менял даже и самый факт отъезда родителей. Этим пунктом устранялась, разумеется, возможность к дальнейшим сколько-нибудь вероятным заключениям, и Сомирский был не из тех, которые способны ломать себе голову произвольными гипотезами, не заручившись руководящей нитью. Он все более и более убеждался в справедливости своих догадок и в общем сгруппировал из них приблизительно следующий ход событий. Тидеман, будучи ребенком, был привезен своими родителями в Вену. Затем какое-то неподдающееся ближайшему определению препятствие, очевидно, помешало им вступить в свои обязанности. Умышленно покинуть ребенка они не могли уже потому, что, несомненно, любили его всем сердцем; иначе оно быть не могло, раз, что любовные отношения продолжались после его рождения.