Когда Мариетта показалась в дверях, отец велел ей принести ключевой воды из источника, который бил из-под камней среди корней большой сосны. Затем он просил гостя войти в нижнюю комнату, куда Мариетта подала ему свежее питье. Поспешно выйдя в сени, она скрылась в кухне. Здесь хозяйничала ключница Фефи. Она хлопотливо подкладывала хворосту в огонь, над которым висел на тяжелой цепочке выпуклый котелок. «Господи, Боже мой!» – воскликнула она в испуге, узнав о приходе графа. Это был ее обычный возглас в минуты сильного волнения. Она поправила красный платок, надвинувшийся на ее костлявое лицо, и, окинув зорким взглядом свой синий передник, поспешно сняла его и надела чистый. Затем, по приказанию Мариетты, она выбежала к рыбной сажалке, устроенной на этом роднике, вода которого была пропущена через нее. Альфред беседовал между тем с Добланером и был крайне поражен впечатлением, вынесенным им из этого разговора. Оно совершенно противоречило, его ожиданиям: судя по занятиям и по одежде, он считал Добланера поселянином, тогда как из его речи и из интереса к чисто умственным и возвышенным вопросам, он не мог не усмотреть в нем до известной степени образованного человека. Альфреду было небезызвестно, что Добланер слыл оригиналом, но в данную минуту он никак не мог припомнить, что именно рассказывалось по этому поводу. Это было тоже противоречие, которое он нашел и в Мариетте. Оно сказывалось даже и в ее имени. По матери-итальянке, ее нарекли Мариеттой, а в долине она была известна под именем Добланеровой Мойделе. Отец сам колебался между этими двумя именами; когда он бывал строг или даже сердит, он называл дочь Mapиеттой, в минуты же нежности она была для него Мойделе. Также звала ее и старая Фефи, которая, только говоря о ней с посторонними, упоминала имя Мариетта, так как оно казалось ей более внушительным.

Внимание Альфреда было отвлечено приходом Мариетты, которая хлопотливо занялась приготовлением к обеду. Она накрыла скатертью тяжелый дубовый стол и поставила на него вынутые из стенного шкафчика тарелки, стаканы и круглый хлебец на деревянном блюде. Затем явилась старая Фефи с продолговатым оловянным блюдом форелей, ломтями нарезанного сала и выпуклой кружкой вина.

Все это было очень вкусно. В открытые окна уютной чистой комнаты, освещенной солнцем, врывался прохладный горный воздух, изрядно возбуждавший аппетит.

Улыбка не сходила с уст Мариетты, прислушивавшейся к разговору мужчин. Добланер помнил графа еще мальчиком, а теперь нашел в нем вылитый портрет отца, который так часто бывал у него и беседовал с ним о таинственной силе – камней и кристаллов, зная, что Добланер специально занимался составлением их коллекции. Он был исключительно сведущ по этой части и много зарабатывал этим делом, не смотря на несколько небрежное и скорее любительское отношение к нему. Ему случалось иногда получать заказы издалека, но самые редкие и драгоценные экземпляры камней он оставляет для собственной коллекции, которой очень гордился.

Тотчас же после обеда он повел графа наверх в угловую комнату Мариетты, конечно ни мало не думая смутить ее этим. Там стоял старинный сундук с рядами мелких ящиков, в которых сохранялись достопримечательные разноцветные камни. Все было в большом порядке: при каждом экземпляре находилось соответствующее описание, как это обыкновенно бывает у ученых собирателей. Показывая коллекции Альфреду, Добланер вставлял от времени до времени свои примечания касательно места нахождения и особенных свойств некоторых экземпляров.

Но молодой граф интересовался этим, по-видимому, только из учтивости. Все внимание его было обращено на уютную комнатку, которую он уже не раз окинул беглым взглядом. С двух сторон вдоль стены стояли деревянные скамейки. В одном углу помещалась широкая кровать с пологом, в другом была большая зеленая изразцовая печь. У окна с цветами стоял рабочий столик. Порядок и опрятность бросались в глаза, и при всей своей простоте, комнатка казалась такой уютной, что, наверное, понравилась бы Альфреду, далее если бы он и не был сосредоточен на мысли о той, которой она принадлежала.