К тому же чем больше оставался доволен удачной сделкой купец, тем больше он расслаблялся, а значит, становился словоохотлив и открыт. Что хочешь спрашивай – на все ответ даст… кроме своего кровного.

И князь спрашивал, исписывая лист за листом и помечая все, что могло бы ему пригодиться.

Сведения же эти…

Их ведь только на первый взгляд не оценить, не измерить. А возьми на перспективу, когда ими удастся воспользоваться? То-то и оно. Тут сразу даже не десятками – сотнями гривен пахнет.

Не то чтобы Константин питал пристрастие к торговому делу…

Отнюдь нет.

Скорее даже напротив. Не его это, ох не его.

Но он был реалистом. Сколько гривен на хорошую дружину да на все Минькины задумки надо – уму непостижимо. А где их взять?

Вариантов напрашивается всего три.

Первый – воевать и брать на добыче – Константин даже не рассматривал.

Оставалось два. Либо обложить всех подданных такими налогами, чтоб взвыли, либо подключаться к торговому делу.

И если первый выбор очень быстро вел в пустоту – сегодня ты его обдерешь как липку, ну, может быть, даже завтра из него что-то выжмешь, а после что делать? – то последний был как раз очень даже перспективен.

Но шиковал он так только со своими. С чужими вести себя надо было иначе, с учетом менталитета и даже национальности.

Нет-нет, расизм или антисемитизм тут ни при чем. Просто если ты и тут начнешь швыряться гривнами, то тебя сразу сочтут за простака и, чего доброго, перестанут уважать. Особенно купцы из Европы – немецкие, французские, итальянские…

Это китайским, арабским или еврейским можно отдать с лихвой, но с уговором, сколько и какого товара они ему привезут на недостающую сумму. На Востоке понятие чести и купеческого слова, как успел подметить Константин, ценилось намного выше, потому он иной раз работал на доверии, договариваясь устно, без бумажек.

Восточные это расценивали правильно.

С западными же ожский князь сражался за каждую гривну и за каждую куну аки лев. Хотя и тут иной раз мог сделать поблажку, если чувствовал, что перед ним сидит хороший человек. Но такое бывало редко, а в основном – бои.

Вообще-то, прекрасно понимая, что иному мастеровому пара его гривен, что числилась за князем, куда дороже и нужнее полусотни, которые требовалось отдать купцу, Константин специально распорядился, чтобы Зворыка отдал всем и все до последней куны, но дворский медлил, не желая расставаться с серебром.

С одной стороны, хорошо, что его министр финансов такой сквалыга, но с другой…

Вот и с Мудрилой он зажал деньжата, причем солидные. Хотя кузнецы – статья особая. Железо нынче на Руси в большой цене. Оно после серебра следом идет, так что их труд, равно как и кузнецкая справа, уступает лишь труду ювелиров.

– Значит, так, – спокойно произнес князь, протягивая Мудриле свиток. – Вот тебе грамотка от Житобуда на твои три гривны. Справу свою потом у Зворыки возьмешь – забрали мы ее. Остальные же гривны, кои я тебе должен, чуть погодя отдам, но в том, что ты их ныне получишь, даже не сомневайся. Больше того, я тебе даже за сегодняшнюю работу вперед уплачу.

Весело улыбнувшись, он распахнул дверь, подозвал Епифана, как всегда дежурившего поблизости, и громко, дабы слышал Юрий, наказал ему найти Зворыку и немедленно привести сюда.

После чего широким жестом гостеприимного хозяина Константин предложил обоим присутствующим присесть за стол, и уже через каких-то пяток минут кузнец совсем забыл про все.

То есть выскочил у него из головы не только возврат обещанных гривен, но даже то, где он находится, не говоря уж о присутствующем здесь князе. Забыл он и про то, что сам заказ исходит от какого-то юнца-недомерка, не вышедшего ни статью, ни возрастом.