– Только ничего ей не говорите. Умоляю вас.

Я внимательнее рассмотрела служанку. Ей было лет тридцать. Глубокие оспины на щеках и подбородке означали, что болезнь чуть не убила ее. Но больше всего меня поразили глаза Бесс. Они светились, они сияли, в них даже вспыхивали искорки. Мое присутствие, казалось, крайне воодушевило женщину.

– А в чем дело? – спросила я, пытаясь вырвать руку из ее липкой хватки.

– Она шпионит для сэра Уильяма. – Слова срывались с губ служанки в лихорадочной спешке. – Они специально так делают: леди Кингстон успокаивает узниц, кормит их, задает вопросы – с виду вроде бы совсем невинные, – но все, буквально каждое слово, записывает для своего мужа. А тот потом передает все это Кромвелю.

– Ну, это меня не удивляет, – ответила я.

– Слышали бы вы, как эта женщина разговаривала с королевой Анной. Бедняжка сошла здесь с ума, когда король отправил ее в тюрьму. Она сперва кричала, плакала, а потом вдруг начала смеяться. Ну просто заходилась от смеха и никак не могла остановиться. Леди Кингстон дни и ночи напролет сидела с королевой, успокаивала ее и записывала каждое слово. Говорят, что все это было использовано против нее на процессе.

Я спустила ноги с тюфяка, освободилась из хватки Бесс и заявила:

– Никогда не говорите мне об Анне Болейн. – Я хотела отодвинуться от служанки и ударилась головой о какое-то огромное кольцо, непонятно зачем вделанное в стену.

– Что это? – спросила я, потирая ушибленное место.

– К этому кольцу раньше пристегивали слоновью цепь, – улыбнулась Бесс.

– Что пристегивали? – изумилась я.

– Цепь, на которой держали слона.

Я покачала головой и отодвинулась от служанки еще дальше:

– Похоже, это вы сошли с ума, милочка.

– Да нет же, – живо возразила она. – Я вам говорю чистую правду. Это ведь не Великий Тауэр. Сюда, вообще-то, не сажают бунтовщиков с Севера или каких-нибудь других заключенных. Просто сэр Уильям не знал, куда вас поместить, вот и отправил в Западный Тауэр. Это зверинец.

– Что?

– Вы разве не слышали про королевский зверинец? Здесь держали слона, которого Людовик Французский подарил Генриху Третьему. В зверинце был один-единственный слон, который потом сдох. Но король очень гордился подарком и построил специально для слона это помещение.

Скорее всего, Бесс говорила правду.

– Здесь впоследствии содержались узницы, – продолжала она. – Может, поэтому вас и поместили сюда. Когда королю Эдуарду Первому понадобились деньги для ведения войны, в Тауэр посадили еврейских женщин, и их отцам или мужьям приходилось платить за них выкуп. Если те не могли принести достаточно денег, жидовок морили голодом, и они умирали.

– Это страшный грех, – возмутилась я.

– Но они же были нехристи, – искренне удивилась служанка. – И к тому же приехали в Англию неизвестно откуда.

Бесс принадлежала к той разновидности англичанок, которых больше всего ненавидела моя испанка-мать.

Снаружи донеслись громкие мужские голоса. Бесс кинула взгляд на окно, потом снова посмотрела на меня.

– Не сомневайтесь в моей преданности, госпожа! Я верую по-старому, как и вы, – взволнованно сказала она. – Вы слуга Христова, и я буду помогать вам, чем могу. – Тут она принялась снимать с толстой шеи изящную цепочку. – Я должна показать вам кое-что.

– Вы ничего не должны мне показывать.

Но служанка уже сняла цепочку и открыла висевший на ней медальон.

– Вы только взгляните. – От волнения у нее перехватило дыхание.

Я посмотрела на прядку темно-каштановых волос.

– Это ее, – выдохнула Бесс. – Сестры Бартон. Она сидела в Тауэре три года назад.

Я уставилась на прядку, принадлежавшую Элизабет Бартон, которая изрекала такие пророчества, что дивился весь христианский мир.