– Да причём тут дурные слухи, – разгневался даже Василий, встал, но тут же снова сел на лавку. – Ты, Садко, не понимаешь смысла дружины. Бояр мало, это редкие люди, исключительные, но их всегда очень мало. Можно сказать, потому их и мало, что они такие исключительные. И мы должны постоянно поддерживать в себе эту исключительность, не опускаться до толпы, не действовать так как толпа, не быть злопамятными, не быть подлыми, не завидовать. Не потому что это не правильно, а потому что иначе мы будем как все, и уже не можем считаться исключительными, даже не смотря на богатство и власть. Да и не богатство и слава делают дружинника дружинником. Я не был богат и был в изгнании, но всё равно оставался боярином, оставался человеком исключительным, а, значит, и знатным. Эта исключительность редко возникает случайно, обычно же она взращивается большим трудом, из поколения в поколение, в борьбе против простоты и через отбор самого исключительного и прекрасного. А сейчас я вижу, как дружина гибнет. Будто какой-то червь точит её изнутри. И при этом называется она как и прежде – дружина, но она уже перестаёт быть исключительной. Бояре теперь полюбили деньги, полюбили славу больше справедливости и власти, и готовы подчиняться Киеву и кому бы то ни было ещё. Они становятся слишком простыми. Вот и я здесь стал слишком простым. Я погибаю, и понимаю это. Но я не хочу торопиться со своей гибелью, хочу, даже теряя свою знатность, послужить ещё великому делу боярства. Даже ценой своей жизни. Я могу победить Чурилу, могу поддержать Соловья, но и я погибну, причём бесславно. Отдам свою жизнь не ради великого дела торжества красоты, а ради чего-то бездарного и низкого. Нет, этого я не могу допустить. Пусть я живу в Людином конце, но об одном я молю богов, подарить мне красивую смерть, позволить умереть ради прекрасного, то есть ради исключительного, великого.

Многого Садко не понял из речи своего друга, но из того, что понял, уяснил, что такой ум не поддастся на его красноречие, и убедить его не получится. А меж тем появилась мать Василия – Амелфа Тимофеевна.

– Про Стояна я кое-что слышала, – заговорила она, – и про отца его. Когда твоего отца и моего мужа отправили в заточение, они вместе с Борисом Вольгой ходили просить Добрыню освободить Буслая.

 От этих слов Василий изменился в лице. Если Стоян и не тот человек, который сможет возродить дружину, то хотя бы тот, который сможет развязать руки Василию, и вместе они, возможно, и смогут побороться за возрождение. Садко внимательно следил за задумчивым лицом друга, ожидая, когда тот заговорит.

– Ладно, будь по-твоему, – вымолвил, наконец, Василий, – только ради своего отца я не дам Богомилу стать посадником.

В следующую пятницу со двора Стояна челядь выкатила пустую бочку и поставили её на торжище. В торговый день здесь было полно народу, торговцы наперебой голосили, пытаясь продать свой товар, отчего здесь было шумно, и поначалу мало кто обратил внимания на молодого дьяка, который забрался на бочку и принялся держать речь.

– Новгородцы, не верьте колдуну Богомилу, он всех вас обманывает, – пытался он перекричать голоса торговцев, – Я – Садко – дьяк дружинника Стояна Воробья скажу вам правду. Колдуны подняли бунт в Киеве против нашего князя Владимира, и наш князь прогнал их из города за это. Теперь князь не поддерживает их, не поддерживает их и бог Перун. Богомил говорит, что своим могуществом мы обязаны богам. Но колдуны долгое время верили своим богам и никакого могущества не имели. Могущество пришло от другого бога, от Перуна, в которого колдуны прежде никогда не верили. Бог Перун – это бог княжеской дружины, и только княжеской дружине и великому князю Владимиру мы обязаны своими победами в Болгарии, в Хазарии, в войне с печенегами…. Колдуны приносят свои жертвы напрасно, лишь чтобы запугать нас. Но они не сломили нас, за годы их тирании мы стали сильнее. Долго ли ещё нам терпеть их гнёт? Допустим ли мы колдуна в посадники? Мы забыли, что Новгород – это вольный город. Пора об этом вспомнить.