– Равнение! – крикнул Колкхаун. – Целься ниже!

Неприятельская атака приостановилась, но вовсе не была отбита. Первый залп стал для арабов сильным ударом. Едва дым рассеялся, как Шарп увидел широкую полосу устлавших землю тел. Белых с красным. Кровь на рубахах. Но за этой шевелящейся стонущей кучей стояли те, кто еще верил в победу и готовился добыть ее любой ценой. Необученные повзводной стрельбе, арабы палили беспорядочно, но перезаряжали быстро, и пули их достигали цели. Шарп слышал глухие, чавкающие звуки, с которыми металл входит в мясо, видел, как людей отбрасывает назад, как они падают, раскинув руки. Замыкающие оттаскивали убитых и закрывали живыми бреши.

– Тесней! Тесней! Держать строй!

Волынщики не умолкали, добавляя пронзительных, дерзких нот в глухое громыханье пушек. Рядового Холлистера ранило в голову, и Шарп увидел вспорхнувшее облачко белой муки. Кивер слетел на землю. На напудренных волосах проступило темное пятно, и Холлистер, покачнувшись, рухнул с остекленелыми глазами.

– Первый взвод, огонь! – скомандовал сержант Колкхаун.

Неприятеля из-за близорукости он различал плохо, но сейчас этот недостаток ему не мешал – в дыму все равно никто ничего не видел. От сержанта требовалась только выдержка, а ее Колкхауну было не занимать.

– Второй взвод, огонь! – крикнул капитан Уркхарт.

– Господи Иисусе! – прохрипел кто-то рядом с Шарпом. Солдат как будто оступился, выронил мушкет, согнулся и упал на колени. – О Господи… Господи… Господи… – повторял он, зажимая обеими руками горло.

Раны Шарп не увидел, но потом заметил, что между пальцами сочится и стекает на серые штаны кровь. Умирающий взглянул на Шарпа, в глазах его блеснули слезы, и в следующий момент он завалился вперед, лицом вниз.

Шарп поднял мушкет и перевернул убитого, чтобы снять патронную сумку.

– Кремень! – крикнул кто-то впереди. – Мне нужен кремень!

Сержант Колкхаун, расталкивая солдат локтями, пробился через ряды с запасным кремнем.

– А где твой запасной кремень, Джон Гамильтон?

– Бог его знает, сержант.

– Ну, тогда у Него и спроси. Будешь наказан.

Джон Гамильтон промолчал. Рядом выругался другой – пуля пробила ему левое запястье. Солдат отступил, левая рука безжизненно свисала вдоль туловища, и с нее капала кровь.

Шарп, недолго думая, занял освободившееся место, поднял мушкет и выстрелил. Приклад больно ударил в плечо, но ощущение было приятное. Наконец-то нашлось настоящее дело. Он опустил ружье, вытащил из сумки патрон, надкусил плотную бумагу, ощутив на языке соленый вкус пороха, вложил пулю в дуло, забил шомполом и выстрелил. Зарядил опять. У самого уха странно взвизгнула пуля. Над головой просвистела другая. Шарп подождал, пока огонь с фланга снова докатится до шестой роты, и выстрелил вместе с первым батальоном. Опустить приклад. Достать патрон. Надкусить. Засыпать порох. Загнать пулю. Шомпол на место. Поднять мушкет. К плечу. Взвести курок. Шарп делал все это привычно быстро, как и все остальные. Делал то, что умел. То, чему его учили. Только вот офицеров никто не учит. Зачем их учить, если они все равно ничего не делают? Прав Венейблс – единственное, что требуется от прапорщика, это остаться в живых. Но быть в стороне, когда идет бой, Шарп не мог. К тому же сейчас он чувствовал себя на месте: лучше стоять в шеренге и посылать пули в скрытого дымом врага, чем вообще ничего не делать и торчать столбом за спиной роты.

Дрались арабы хорошо. Чертовски хорошо. Шарп даже припомнить не мог, когда еще кто-то выдерживал такой плотный огонь. Арабы даже пытались наступать, но им мешала груда тел – все, что осталось от первых рядов. Да сколько же их там, черт возьми? Один из зеленых флагов накренился и упал, но тут же снова заколыхался вверху. Барабаны все били и били, били зло и настойчиво, составляя жуткий дуэт с завывающими волынками красномундирников. Ружья у арабов были с необычно длинными стволами, из которых вырывались длинные языки пламени и грязно-серый дым. Еще одна пуля прошла совсем близко. Шарп выстрелил, и чья-то рука схватила его за воротник и резко дернула назад.