– Да, лес тут долгий, пан офицер.

– Вы слышали? Это великолепно! Какая тут, должно быть, охота!

Мне нравится этот медвежий край. Может быть, когда-нибудь я навсегда переберусь сюда жить. Вас впечатляет сия игра природы, господин художник? Или вы думаете о другом?

– Я просто вижу, что в душе вы тоже художник. Или поэт.

Зачем вы едете к господину Саковичу? – вдруг совершенно серьезно спросил Тарлецкий, по своей служебной привычке от заговаривания зубов переходя к допросу.

– Я говорил уже вам, он просил написать портрет. Его, жены, дочери…

– Где и когда вы с ним познакомились? Как он выглядит?

– Я не знаком с ним лично. Я, приехав в Вильно, сделал объявление в «Литовском курьере», через газету поступило несколько приглашений, вот и от господина Саковича…

– … «художник из Австрии», или как – «действительный член Венской академии художеств выполнит портрет маслом. Сходство с оригиналом не подлежит сомнению!» Так что ли?

– В таком роде. А про сходство с оригиналом – хорошая мысль, спасибо.

– И что, много заказов?

– Достаточно.

– Ничего не знаю об австрийской школе портрета, иное дело – итальянские художники.

– Вы правы, однако для здешней… знати – главное, чтобы был иностранец.

– Удивительная вещь – газета и вообще почта! Человек просто получает «Литовский курьер», пишет письмо в каких-то Старосаковичах, и к нему в этот чертов медвежий угол приезжает художник из самой Вены! Верьте мне, за этим будущее!

– Прогресс распространяется повсеместно…

– … С помощью французских штыков? А вас не смущает, что все, что вы сказали, легко можно проверить?

– Проверяйте.

– Для этого нам нужно вернуться в Вильно. А пока мы движемся в противоположную сторону, давайте-ка мы просто проверим, умеете ли вы передавать портретное сходство, или только местность зарисовываете? Открывайте ваш этюдник.

– На скаку у меня ничего не получится.

– А как раз время остановиться перекусить, пока мы не въехали в эту действительно жутковатую чащу. Останавливай, Игнат, напои лошадей, вон в той стороне озерцо.

– Портрет обойдется вам в десять рублей, – заявил знающий себе цену художник, впервые посмотревший на Тарлецкого, как на натуру, слегка склонив голову к плечу.

Тарлецкий хмыкнул. Он подумал, что находясь на тайной службе, не стоит лишний раз оставлять свидетельства о собственной внешности.

Тем более позволять это делать столь подозрительному типу.

– Вы забыли, что находитесь на казенном содержании, стало быть, и все ваши гонорары изымаются в доход государственной казны, – сказал Тарлецкий, наслаждаясь тем, как быстро закипает этот маленький человек, чем-то даже похожий на круглый чайник. – Мы ограничимся карандашным наброском. На рубль, который вы мне должны, помните? И рисовать вы будете не меня. Игнат занят лошадьми и нашим пропитанием. Остается Василь. Что ж, пусть будет эдакий жанровый портрет!

Василь, получивший от Игната солидный кусок хлеба с говядиной, мог бы позировать Зыбицкому и более старательно. Мужик явно был недоволен, и даже не тем, что почти час пришлось сидеть неподвижно, а тем, что бородатый постоянно на него смотрит, да еще как-то недовольно. Не отрываясь от работы, Зыбицкий подкрепился белым хлебом с сыром из собственного саквояжа (из предложенного Тарлецким не отказался только от стаканчика вина). Когда лошади отдохнули и Игнат убрал в коляску корзину с едой, художник предъявил свой рисунок. Заглянувший ему через плечо Василь перекрестился. Если с портретным сходством получилось не очень, то недовольный вид персонажа Зыбицкий передал хорошо.

– Да, не Рубенс! – сделал заключение Тарлецкий, когда экипаж снова тронулся в путь. – Какой-то кровожадный пират получился.