– Господа, что с вами? Совсем перепились?

Эту фразу произнес вернувшийся с совета у Дохтурова полковой адъютант, пораженный картиной, которую он увидел: в дрожащем полумраке освещенного дюжиной свечей зала двое застыли напротив друг друга, словно каменные изваяния, денщик Тарлецкого бьется о стены, остальные офицеры, словно стадо перепуганных овец, сгрудились под темными сводами. Выдержав паузу, которая понадобилась адъютанту, чтобы убедиться, что перед ним все же те самые люди, с которыми он расстался час назад, тот попытался отрезвить эту компанию:

– Господа, война! Позавчера Наполеон перешел через Неман…

Ночь, когда началась война, ничем не отличалась от сотен и тысяч других ночей. Бесконечное недосягаемое дымчатое небо. Россыпь одинаковых звезд, словно тлеющий мусор. Будто новые звезды, поднимаются вверх искры бивачного костра, в который экономно подбрасывает хворост солдат артельщик. Лай собаки на окраине местечка. Взрывы хохота подвыпивших офицеров из окон монастыря. Дышит, не спит ручей со странным названием Карабель. Полусонная луна. Ночь, каких миллионы.

Для кого-то – последняя. Но кто об этом знает и какое дело остальным? По каким приметам узнать человеку свою последнюю ночь? Если падает с неба его звезда, смотрит ли он в это время в небо?

Несколько солдат у костра еще не спали, тихо разговаривали. В этот раз егеря третьей роты выпили свою винную порцию за упокой Аверки Городейчика, может, и загубившего свою душу, но избавившего роту от ненавистного «Коня» – поручика Коняева. Придумал это простое прозвище ротный балагур Евсей Филимонов, озорной, еще не старый, но уже бывалый солдат с проседью в голове. Он же и нового ротного окрестил Генералом. Теперь он говорил как раз про него:

– Я в господах сразу понимаю, что за человек. «Генерал» наш, я вам скажу, солдата будет беречь. Может, кто из нас и дослужит свои двадцать пять лет до конца.

– А что, коли выслужишь всю службу? Воля будет? И земли дадут? – спросил бывалого Антось, дослуживавший первый год.

– На что тебе будет земля, дурному старику? – усмехнулся Евсей. Ты своим землепашеством рублей тридцать за год заработаешь, а в Москве кучер столько за месяц получит, а сторож и того более – до ста тридцати целковых в месяц! В Москву надо, когда отслужишь, в Москве все деньги!

– Брешешь!

– Вру, что ли? Не вру, вот тебе крест. Мы когда из Сибири шли, я с одним московским приказчиком разговаривал. Только, чтобы в сторожа или там дворники взяли, нужно, чтобы руки-ноги после службы целы остались. Опять же, дурной болезни не подобрать…

– А я сегодня на здешнем рынке такую историю слышал, – вступил в разговор рябой артельщик из крепких сибирских крестьян однодворцев, для которого поход на рынок был первым делом при вступлении в любое местечко. – Когда строили этот монастырь, где сейчас офицеры гуляют, одна стена все время заваливалась, что бы каменщики ни делали. Они и решили, что неспроста это, нечистая сила пакостит, и, стало быть, жертву нужно принести. Человечую!

– Верно, давно это было. Дремучий тогда был народ! – заметил Евсей, и, поудобнее устроившись на своей шинели, сказал, зевая, – Давай, сказывай дальше.

– Сговорились так: чья жена первая придет с обедом для мужа, ту тайно и убьют, и в стену, что все время рушится, замуруют! И самый молодой каменщик стал бога молить, кабы не его жена красавица пришла первой. Любил ее, стало быть, сильно. И она его сильно любила, и первая с обедом-то и прилетела, себе на погибель. Сделали все, как уговорились. И стена более не рушилась, все достроили в срок, который господин назначил. Только с тех пор в монастыре является призрак белой дамы и всех пугает. Просит она чего-то у тех, кто ее увидит…