– Говорю тебе, Алеська, Люцинка уже два раза его видела! – говорила девушка, широко раскрыв глаза, и ее испуг выглядел просто очаровательным.

– И он сам ей сказал, что он призрак?

– А кто же? Весь черный, в рясе – монах утопленник с нашего болота. Страх!

Юноша страхов сестры явно не разделял, отвечал ей с доброй улыбкой – наверное, другой реакции неподдельные чувства девушки вызвать не могли:

– Не слушай ты эту Люцинку! У нее в голове одни дремучие забобоны, в каждом кусте призрак мерещится!

– А кого же мне слушать, Алеська? Тебе хорошо, ты учишься в Вильно, у тебя там пропасть друзей! А я? За всю жизнь нигде не побывать дальше Могилева, не видеть никого, кроме соседа арендатора да Богуша с Рекишем, шляхтичей, от которых нужно вилки прятать, когда они в гости приходят, – со скуки можно умереть! Ведь сколько раз нас приглашали, а мы? А когда ты не в Вильно, тебе и здесь хорошо – у тебя здесь и охота, и твой француз, с которым ты можешь часами говорить всякой всячине или драться на шпагах, да ты можешь с любым мужиком поболтать в свое удовольствие, они тебя понимают, а что прикажешь делать мне?

– Ну, ну, Оленька, сейчас заплачешь! Ну давай, я спрошу разрешения у отца отпустить нас попутешествовать хотя бы на месяц. Вижу, тебе и вправду не помешает разнообразить общество. Засиделась в лесу!

– На целый месяц!

– Только в Вильно отец вряд ли нас отпустит, там же сейчас русский царь, весь его двор, гвардия, вся столица сейчас переместилась в Вильно. Только нас там не хватает!

– Вот здорово! Ну пусть не в Вильно, пусть в Петербург, кто-то же остался еще в Петербурге? Пусть в Варшаву, в Москву, видишь, какая я покладистая?

– Вижу. Да я тоже хотел бы повидать разные места, про которые пишут в книгах. А лучше всего – перебрался бы к брату, знать бы только, что возвращаться сюда смогу чаще, чем он.

– Чтобы сестренку повидать?

– Конечно, как же я без тебя? И без нашего дома, сада… Я люблю свои места, – просто ответил молодой человек, впервые обратив на себя внимание Тарлецкого. – Павла уже шесть лет здесь нет. Я так не хочу.

– Уж если сражаться, так для пользы Отчизны. Я не знаю, как можно служить своему краю и столько лет его не видеть. Да за это время вовсе забудешь о нем! Надо другое…

– Что же?

Молодой человек задумался. Он, как и его сестра, был похож на пана Константина – такой же широкий лоб и острый подбородок, – но для него природа как будто пожалела красок. Его непослушные жесткие волосы были совершенно белыми, бледное, с нечеткими очертаниями лицо словно растворялось в синеватых сумерках. Бесцветные брови, бесцветные ресницы, бесцветные глаза… Они словно отказывались от собственного облика, чтобы вбирать в себя суть окружающего. На вид ему было лет двадцать. Он медленно провел рукой по нервным губам, по гладкому, наверное, еще не нуждавшемуся в бритве подбородку, и сказал:

– Надо, чтобы люди стали друг друга уважать, но перестали бояться. Мы – русских, мужики – пана… Здесь у людей никогда не было свободы, а она может все изменить! Во Франции народ завоевал для себя свободу и стал непобедимым, у господина Венье до сих пор глаза загораются, когда он рассказывает про свою революцию! Австрия, Пруссия, Россия разделили между собой нашу землю – армии этих надменных монархий рассыпались, столкнувшись со свободным народом Франции, с их гениальным вождем. А если бы свободным был и наш народ?

– То нам бы нечем было жить, – с милой улыбкой заключила девушка, верно, уже наслушавшаяся философий брата.

– Почему? У нас есть имение, земля. А свободный труд принесет больше, чем подневольный. Нам с тобой тоже.