– Дровишек бы толику – так мы бы маленько подсушили сцену-то. А то, кабы артисты не осклизнулись. У нас артистов-то, почитай, с прошлого лета не было. Вот уж наши бабки-то обрадуются! Как хорошо, что выборы. А то, когда бы еще про нас вспомнили-то?

На подоконнике валялись порядком запылившиеся листовки моих конкурентов и целая нераспечатанная стопка все той же газеты «Кыштымский округ».

– А это что? – как бы между прочим поинтересовался я.

– Дак с почтой привезли. Бросили вот! – махнула рукой женщина. – Бабки-то наши никакой политикой не интересуются. Так, берут иногда для растопки. Поди, никто и не читал даже, что тут написано. Да оно и ни к чему. Иногда голова местный заезжает. Так он нам все обсказывает. Мы – народ темный.

– А молодежь? Где же молодежь?

– Э-э-э, милок, молодежи у нас давно никакой нет, – горестно вздохнула женщина. – Молодежь вся сбежала. Да и что им тут с нами, стариками, делать? Тут даже клуба нет. Разве вот это, – она развела руками, – можно клубом назвать?

Ступеньки на крыльце заскрипели и избушка медленно начала заполняться стариками и старухами. Они чинно рассаживались на покосившихся стульях и, тихо друг с другом переговариваясь, с нетерпением поглядывали на провалившуюся сцену.

Когда ведущая объявила, что сейчас перед ними выступит московский гость – кандидат в депутаты Государственной Думы, они как-то неодобрительно загудели. А одна из старух нервно заерзала на стуле и забрюзжала:

– Вот вам, бабки, и концерт. Сказали: артисты приехали. А тут – лекция.

– Ты, Федота, не права, – возразила ей соседка. – Пущай человек расскажет, как там люди в Москве живут. Небось, у них с дровами проблем нет. И вода горячая течет, когда хошь.

– Вы, бабки, ни хрена в политике не понимаете! – В углу зашевелился дед с огромной седой бородой и раскосыми башкирскими глазами. – Человек к вам специально приехал, чтобы уму-разуму поучить. Я вот прочитал, что он – учитель. – Дед тряхнул листовкой, аккуратно разгладил ее на коленке, сложил вчетверо и засунул глубоко в карман. – Он, поди, знает, что с вашими внучатами приключится в этой жизни.

– Можно мне с вами присесть? – Я вышел перед сценой и сел на один из оставшихся свободных стульев. – Я вот ехал к вам в деревню, смотрел по сторонам и думал: красота! Южный Урал – это просто чудо какое-то!

– Да какое там чудо? – возмутилась одна из старух. – Загадили все. Куда ни плюнь – в помойку попадешь! Я вот в прошлом месяце в Ашу ездила к ребятишкам. Так им дышать нечем. Такая гарь от завода идет!

– Зато там какая-никакая работа имеется, – возразила ей соседка. – А тут что? Две коровы на десять дворов, да вон – дед Митяй. Вот и все производство.

– Ну ты, Матвевна, не права. Тут у нас в области есть один такой городок. Там постоянно ядовитые облака и народ весь мрет, как мухи. Мне сноха рассказывала, что у ейной подружки там рак приключился. И лечить никто не хочет. Ложись в гроб и помирай!

– А мы-то чем лучше? – не уступала ей Матвевна. – У нас хоть и чистый воздух, а один леший – так же все сдохнем. Ты бабку Авдотью вспомни.

– Вы, девки, Авдотью не трожте. Отмучилась раба Божья – и ладно. Нас с вами, может статься, и вообще хоронить некому будет. – Дед Митяй горестно махнул рукой и обратился в мою сторону: – Давайте лучше умного человека из Москвы послушаем.

– А что это за история с вашей бабкой Авдотьей? – поинтересовался я.

– Дак померла она этой зимой – вот и вся история! – вздохнул дед Митяй. – Только хоронили мы ее не по-христиански – без домовины. Ну, то есть, без гроба. Гроб-то она загодя не приготовила. Когда померла-то, никто не знает. Вон, Федотовна пошла к ней за сальцем. Пришла, а она уже вся закоченела. Дороги у нас зимой, сам знаешь какие. Не пройти, не проехать. И связи с городом никакой. Фельдшерица-то от нас съехала еще в запрошлом году. А телефон еще по осени оборвался. Мы вот и сидим всю зиму, как тараканы, по избам.