Став увечным, Макар уже не мог работать наравне со всеми. Теперь ему приходилось работать в два раза больше, чем прежде, лишь бы доказать свою полезность, потому что бесполезные холопы отправлялись на заслуженный отдых.

Грише больно было смотреть, как этот хромой бедолага загоняет себя в гроб работой. Вечером он приползал в барак буквально на ушах, потому что руки и ноги ему не повиновались – отнимались от трудов непосильных. Макара нарочно заставляли выполнять самую трудную работу – надзиратели даже делали ставки, споря, загнется ли хромой до грядущего рождества Христова, или протянет чуть дольше. Макар рубил дрова огромным колуном, колол камни кувалдой, таскал в одиночку бревна. Даже в сравнении с прочими холопами он выглядел ужасно. В гости к девчонкам он прорваться больше не пытался. Макар понимал – если ему сломают вторую ногу, то уже никакое усердие его не спасет.

Грише подумалось, что если кто-то и желает отомстить надзирателям, так это Макар. По крайней мере, терять бедолаге точно было нечего. Более того, Гриша не очень понимал, ради чего тот так надрывает себе пуп, работая за пятерых. Ладно бы была хоть какая-то надежда на лучшее. Нет, ничего подобного. Какое лучшее его может ждать? По мнению Гриши, самое лучшее, что мог сделать для себя Макар, это умереть назло барину и его громилам. Все лучше, чем бессмысленный адский труд.

Но пока Макар еще был жив, он мог оказаться полезным. Великим воином Макар не казался, больше подходил под категорию людей, которых, что называется, соплей перешибешь, и все же, в сложившейся ситуации, было не до привередливости. По большому счету Грише было все равно, кого подставить, лишь бы не себя. Даже если Макар хотя бы плюнет в одну из наглых надзирательских рож, это уже будет сладкая месть.

Гриша возил навоз и наблюдал за Макаром. Тот же, когда на него смотрели громилы, работал на износ, но стоило надзирателям удалиться, бросал свой тяжкий труд и начинал бездельничать. Вот и теперь, как только мимо него прошел один из костоломов, поигрывая дубинкой, и скрылся за углом, Макар уронил пудовый колун и присел на травку возле сарая.

Момент был идеальный. Гриша, вонзив вилы в кучу удобрений, приблизился к холопу и поприветствовал его.

– Здорово, – обратился он к Макару. – Как дела?

Макар поднял голову и нехотя вытащил руку из штанов. В отличие от остальных холопов, Макар, лишенный женской ласки, рукоблудил много и охотно, затрачивая на это занятие все свое свободное время и немало сил.

– Я спросил – как дела? – повторил Гриша, уже выяснивший, что местный крепостной контингент отличается повышенной тупостью и с первого раза без подзатыльника понимает редко.

– Хорошо, – ответил Макар, и попытался опять запустить руку в штаны. Присутствие рядом постороннего его не смущало. Крепостным вообще было чуждо понятие стыда, ибо ни чести, ни чувства собственного достоинства у них не было с рождения.

– Слушай, тебе не надоело горбатиться? – зашел издалека Гриша.

Макар пожал плечами, ритмично работая правой.

– Разве это жизнь? – спросил Гриша.

– Жизнь… – тупо повторил Макар, и, несколько раз дернув головой, оплодотворил штаны. Вытирая руку о свою грязную рубаху, он воровато осмотрелся по сторонам, и прикрыл глаза, явно настраиваясь немного вздремнуть.

У Гриши возникло одно единственное желание – двинуть этому тупорылому онанисту с ноги в костлявый бок.

– Слышь, баран, я же с тобой говорю, – с трудом сдерживая раздражение, произнес он громко.

Макар приоткрыл глаза и посмотрел на собеседника:

– А?

– Хрен на! Я говорю – работать не надоело?