В общем, подобное признание к делу не подошьешь. Поварницын же от факта своего опознания выразил твердое намерение сначала упасть в обморок, потом возрыдать, но чистосердечное признание не изобразил.

И теперь надо было решать, что с ним сделать.

***

– Петр Тихонович, вас Конищева спрашивает.

Петр с удовольствием оторвался от изучения протокола осмотра места преступления и взял трубку телефона.

– Тихий, слушаю.

– Здравствуйте, Петр Тихонович.

– Здравствуйте, Элина Константиновна, – по телефону называть ее по имени-отчеству оказалось легко. И «Константиновна» выговаривалось без малейшего напряжения. Да и вообще, теперь Петру казалось, что этот поцелуй был… каким-то ненастоящим. Не с ним. Может, вообще, это ему почудилось?

– Петр Тихонович, могу я вас пригласить на чашечку кофе?

А, может, и не почудилось.

Впрочем, он сам собирался с ней еще раз поговорить по поводу Поварницына. А на ловца и зверь бежит. Снова.

– Я хотела вам кое-что рассказать, – раздалось снова в трубке. – Мне кажется, это важно.

– Хорошо. Завтра в четыре вам удобно?

– Да.

– Приеду.

***

– Кофе будете?

– Конечно, буду. Меня же на кофе пригласили.

Она улыбнулась. Красивая у нее улыбка все-таки. И ноги в голубых джинсах стройные до безобразия. То есть, до бесконечности. А под тонкой трикотажной кофточкой видно, что грудь есть – небольшая, но вполне оформленная.

Отличный фоторобот, блядь.

– Как хорошо, что я его сварила. Только сняла с плиты. Вы пунктуальный, Петр Тихонович.

– Мне так положено, я человек казенный, Элина Константиновна.

Петру казалось, что они играют в такую игру – кто кого вежливее и любезнее. И при этом четко понимают оба, что это игра. И каждый думает о чем-то другом, выговаривая все эти любезности. О чем думала Элина, Петр, конечно, не знал. А сам он смотрел ей вслед, когда она уходила на кухню.

У нее отличная задница, ко всему прочему. Зря он в прошлый раз ее не полапал, когда была возможность. Теперь мучайся, какая она на ощупь.

***

– Итак, о чем вы хотели меня спросить?

Петр помолчал, никак не выдавая своей реакции на ее вопрос. Она сама его пригласила. Сама сказала, что хочет о чем-то рассказать. Но при этом уверена, что именно Петр желает ее о чем-то расспросить. Что это – проницательность? Или уверенность в том, что следователь всегда о чем-то хочет спрашивать? В любом случае, не следует забывать, что с Элиной Конищевой надо держать ухо востро.

– Давайте начнем с вас. Что вы хотели мне рассказать, Элина Константиновна?

Ему доставляло какое-то странное удовольствие называть ее по имени и отчеству. Словно заново отстраивая дистанцию. И наблюдать за ее реакцией. Правда, дальше наблюдений дело не шло – и ни к каким определенным выводам Петр не пришел. Нравится ли ей это или нет? Ее ответная вежливая дистанция – игра или нет? В начала разговора ему казалось, что да. Теперь уверен не был.

– Хорошо. Просто я вчера внезапно вспомнила, что забыла вам рассказать про иконы.

– Какие иконы?!

– Старинные. Кажется, очень дорогие. Псковская… или новгородская школа. Забыла. Век, наверное, пятнадцатый. Не буду врать. Чтобы не опозориться – я в этом совершенно не разбираюсь.

– Я тоже, – соврал Петр. Нет, он не разбирался. Но общее представление имел. Если у тебя родная тетка – иконописец и реставратор, а ты ее крестник и любимый племянник – о ее делах ты волей-неволей осведомлен, и даже больше, чем Петру бы хотелось. А потом его ошарашила внезапная мысль. – Иконы тоже пропали?!

– Нет. В том-то и дело, что нет.

– Покажите мне их.

***

– Почему вы мне не сказали, что в доме есть сейф?

– А вы не спрашивали.

Ну Элина… Ну Константиновна…