Лисицын позвонил сразу после обеда, когда Гуров в деловой текучке успел забыть о своей просьбе.

– Лев Иванович? – услышал он в трубке какой-то слишком ровный и спокойный голос Дмитрия. – Кажется, придется мне вас огорчить… Леонид Исаевич Рашевский, точнее, как ни печально, его труп сейчас в отделе специальной судмедэкспертизы на Воздвиженке. Я это раскопал, вообще говоря, случайно, через муровскую оперативную базу данных, у меня есть выход к ним. Еще знаю только, что труп доставили в Москву утром в субботу, из Серпуховского района, а обнаружили его около деревеньки Фомищево, это между Серпуховом и Чеховом. Как у нас выражаются, «с признаками насильственной смерти», надо понимать, убийство несомненное. Вы свяжитесь с медэкспертами, они должны хоть какие-то подробности знать. Уж извините, что информация такой поганой оказалась…

– Что это ты с лица сбледнул? – поинтересовался Крячко, когда Лев опустил трубку на рычаг. Выслушав Гурова, Станислав сочувственно похлопал его по плечу: – Лев, не бери все к сердцу и чаще сплевывай. Печально, конечно, и Маша расстроится, но… на кладбище живя, по всем покойникам не наплачешься.

Лев зачем-то вызвал на дисплей «Пентиума» карту Серпуховского района, щелкнул «мышкой», увеличивая масштаб до уровня тактической двухверстки, нашел Фомищево.

«Вот, значит, где он сыскался, – подумал Гуров, внимательно разглядывая фрагмент карты на экране. – А убили его тоже там, или?.. Впрочем, не мое это дело, я не частный детектив, у меня своих забот полон рот. Сейчас позвоню Маше, сообщу… И все на этом. Пусть она как-нибудь осторожно брата подготовит, ему, видимо, еще ничего не известно. Эх, жизнь… Мы все чего-то ждем, а в конце каждого ждет деревянный ящик. А все же интересно: кто его, за что, когда и где? Профессиональный рефлекс…»

– Знаю я эти места, – сказал Крячко, взглянув из-за плеча Гурова на карту. – Приокский биосферный заповедник, а раньше там охотничьи хозяйства ЦК КПСС были. Всего сто пятьдесят километров от Москвы, но леса дремучие, как триста лет назад. Если еще чуть взять в сторону Оболенска, километров тридцать, то начинается настоящая, классическая глушь, где и Соловью-разбойнику в одиночку станет не по себе. Я не понаслышке знаю – доводилось там рыбачить пару раз. Какого, любопытно, рожна его туда занесло, Машиного знакомого?

– Сам ума не приложу, – с досадой сказал Гуров, уже набирая номер мобильника жены. – Ох, я сейчас Марию «порадую»! А она – своего главрежа…

Однако «всего на этом» у Гурова не получилось: тема смерти Леонида Рашевского совершенно неожиданно всплыла в разговоре с генералом Орловым, когда сыщики, по настоянию Крячко, напросились-таки на кофе с коржиками.

– Веруня, здравствуй, красавица! – приветливо поздоровался Гуров, заходя в приемную. Крячко сопел у него за спиной. – Как там наш наиглавный, пришел в себя после свидания с министром или все еще строг и суров? А то свалились на голову изголодавшиеся сыскари… Это все Крячко, как ты про коржики проболталась, так удержу на Станислава Васильевича нет!

– Скажете тоже, Лев Иванович. – Верочка даже покраснела. – Кого-кого, а вас со Станиславом Васильевичем шеф всегда рад видеть. И я тоже. Очень! Сейчас кофе свежий приготовлю.

Выражение ее живого лица сохранило что-то от девочки-подростка. Веселая, порывистая, легкая, с острым, как бритва, язычком, Верочка стала в управлении всеобщей любимицей сразу, как только заняла свое место перед «святая святых» – дверью генеральского кабинета. Петру Николаевичу Орлову она была предана беззаветно и фанатично, считая его самым умным, самым храбрым и вообще самым-самым из всех. А в полковника Гурова, возможно, чуточку и чисто платонически влюбилась…