– Боится Чернобог Батюшки Солнца, – прошептал Соловей.

– Знамо дело! – хмыкнул Стёпка. – На свинью хоть хомут надень, всё одно конём не станет. Вот Чернобога завидки и берут.

Разбойник зыркнул на пса жёлтым глазом. Стёпка тут же прикусил язык.

– Приметили? Ураган-то прошёл мимо боярского дома, даже травинка здесь не шелохнулась? – спросил Соловей.

– К чему клонишь? – Ерёма с интересом посмотрел на Разбойника.

– А ещё у меня вопросец имеется, – хитро улыбнулся тот.– Отчего сие? И отчего, как только Марья за ворота, то и ветер утих, будто никогда его и не было?

– Да кто его знает? – пожал плечами Ерёма.

– Причинность сего явления… – многозначительно начал Стёпка, да умолк, не зная, что сказать далее.

– Смекайте быстрее, тугодумы!

– Не знаю, – зевая во весь рот, ответил Ерёмка. – Мне бы поспать чуток, намаялся за день.

–Не, ну ты, Соловей, чисто репейник! Так и знай, у этой загадки нет отгадки, – проворчал Стёпка.

– Эх, вы! Думалка у вас нонче точно заржавела. Так и быть признаюсь, чего я тут смекнул. Чернобог не просто боится Батюшки Солнца, а шибко боится. Двор бубякинский не тронул, потому как жар-перо туточки.

– Во, какая сила в пере-то! – восхитился Стёпка.

– Надо полагать, что как токмо Конь-Огонь за ворота выскочил, то Чернобог и присмирел, – в задумчивости произнес Ерёма.

–Верно мыслите, хвалю! Теперича идите опочивать. Я же Марьюшку подожду.

Безмолвие, наступившее в лесу, время от времени нарушал треск падающих на землю сухих веток. В блуждающем зыбком тумане деревья казались призрачными. В полумраке мерещились неясные фигуры беспрерывно изменяющиеся. То они представали грифонами, беззвучно хлопающими крыльями. То превращались в меченосцев, готовыми разрубить каждого, встреченного на их пути. То оборачивались ползущими чудищами о трёх головах каждое, после поднимались во весь рост, становясь людьми. Были те люди слепцами, вместо глаз тёмные дыры. В полном молчании брели среди деревьев, натыкаясь на них и вновь превращаясь в туман.

Зябко кутается в шаль, вышитую незабудками, Василиса, без страха смотрит на клубящиеся фигуры.

– Сейчас отдохну чуток и пойду дальше. Не обманывает материнское сердце, чувствую, рядом моя доченька,– шепчет она. – Мельник говорил, что боярский дом недалеко. Может, кто видел мою Марьюшку, может статься, кто-то знает, где искать её.

Внезапно донесся голос:

– Матушка, помоги мне. Уводят меня через тёмные леса, чёрные воды, через бескрайние поля, за высокие горы, за тридевять земель, за тридевять морей. Ох, матушка, никогда более не встретимся – не увидимся.

Поднялась на ноги Василиса, смотрит направо, никого нет. Смотрит налево, опять никого. Только голос звучит всё дальше и тише:

– Поспеши, матушка, лихие люди сковали-связали меня. Не вырваться, не убежать. Злую долю мне уготовили.

Встревожилась Василиса, крикнула:

– Марья, доченька, ты ли это?

– Я, матушка, я!

Побежала Василиса на голос, видит, по краю лощины девушку ведут за руки верёвками толстыми связанную. Косы распущены, сарафан рванный, ноги босые. Вокруг неё стража грозная. Шапки на них на высокие с лисьими хвостами, кафтаны будто из воронова крыла, сапоги железные, там где пройдут след остается, да такой, что трава истлевает, камень крошится. Однако идут бесшумно. Кинулась Василиса вслед, бежит, торопится, шаль с плеч уронила, но догнать не может. Вроде уж и близко, ан нет, уходят они. Уходят так быстро, словно по воздуху плывут, а не по земле идут. Лес всё темнее и гуще.

– Стойте! – кричит Василиса. – Отпустите доченьку мою! Отпустите Марьюшку!

Не слышит стража грозная, ведет девушку неведомо куда. Уже в самую чащу зашли. Деревья в пять обхватов стоят, кроны переплелись, скрывая небо собой, трава по колено, кусты колючими ветками одежду рвут. Собралась с силами Василиса, побежала, что было мочи, догнала конвоиров, вцепилась в одного из них. Не оборачиваясь, оттолкнул он её. Падая, Василиса сдернула лисью шапку со стражника. Повернулся караульщик к ней. Ахнула женщина. Под шапкой воронью голову увидела. Глаза рубиновым светом горят. И кафтан тот – не кафтан, а воронье оперенье. Каркнул стражник во все горло, взмахнул руками, превратились они в крылья, стал он чёрным вороном. Остальные обступили Василису, клювы разевают, грают вовсю мочь. Не испугалась она, а разгневалась: