– Нет, – я помотал головой. – В город надо.

– Ты ж только что оттуда! Чего забыл – скажи парням, завтра повезут бумаги и прихватят…

– Нет, – я подошёл ближе и наклонился над столом. – Мне сегодня надо.

Ворон выпрямился, откинулся на стуле, закинув руки за спинку, и снизу вверх глянул на меня змеиным немигающим взглядом. Губы сжались твёрдой линией. И тут же взгляд метнулся мне за спину. Мгновение – и Ворон уже стоял навытяжку, короткими рывками оправляя форму.

Я обернулся.

По лестнице спускался Кастро. Неторопливо, даже элегантно. Как всегда подтянутый и аккуратно заправленный. Сошёл легко, пружинисто, будто не прикладывался вчера весь вечер и ночь, отмечая с подчинёнными очередную победу. Подошёл ближе и сходу протянул ладонь:

– Привет, кого не видел! Что у вас тут?

– Да вот, – Ворон пожал протянутую руку и кивнул на меня: – Машина ему, типа, нужна.

– Чего так? – Коменданте удивлённо повернулся ко мне. – Поломался, что ли?

Я вздохнул от необходимости разговаривать и начал объяснять:

– Парень этот… Батыр который… Ему врача надо. Срочно.

Ворон и Кастро посмотрели на меня с одинаковым загадочным выражением. Словно я только что спустился с трапа летающей тарелки и стал тараторить на неизвестном языке.

– А это… – начал первым Ворон. – Золотых костылей ему не надо? Или там подлизать чего особо переломанное, а?

– Погодь, Саш, – поморщился Кастро и повёл рукой по воздуху в неопределённом жесте, – Я разберусь.

Ворон кивнул и тут же предупредил:

– Я, тогда, к Тимке? – и дождавшись кивка командира, подхватил бумаги и ушёл. Мы с Кастро остались наедине.

Коменданте забрался на стол, свесил ноги и потянулся в карман за портсигаром. Задумчиво покрутил в руке сигаретку и начал говорить, так и не закурив.

– Машина, конечно, есть… И выделить её, конечно, я могу… Только как ты это себе представляешь, Емель, а?

Я пожал плечами. Как-как. Город. Больница. Приёмный покой. А может быть как-то иначе?

Он кивнул, словно подслушал мои мысли, а заговорил о другом:

– Вот ты мне скажи, Емель. Почему мы тут? Не знаешь? А ты посмотри вокруг… Когда эту станцию полвека назад ставили, тут заборов не было, колючку не вешали, и работали в духе ударных строек БАМа, выезжая на молодых комсомольцах-добровольцах. А сейчас – времена другие, Емель. Дух человечности умер в России. Сдох хомо советикус, понимаешь? Теперь тут работает шваль. Их и работать толком не заставишь, и если и поработают – сразу в бега идут. А нам тут тоже копейка лишняя возить туда-сюда этот сброд.

Так вот в чём дело! И я поспешил вклиниться:

– Я заплачу.

Коменданте крякнул и поломал сигарету в пальцах. Сбросил сложившуюся вдвое палочку на пол и внимательно посмотрел на меня:

– Нет, Емель, ты не понимаешь.

– Ага, – угрюмо отозвался я. Судя по всему, действительно, не понимаю.

Он достал ещё одну сигарету и снова закрутил в пальцах, словно не решаясь закурить, но не в силах рассуждать без привычного предмета в руках. И заговорил задумчиво, не глядя на меня:

– Этот сброд был набран по всей Россее-матушке. Когда их привезли в город, они все до усрачки были в дым. Мы этот заблёванный, зассаный скот выбрасывали из вагонов, где так смердело, что глаза жгло! Потом на машины – и сюда. И, я тебе скажу, месяц – слышишь: месяц! – каждый божий день их приходилось гнать прикладами на работу. У каждого из них подписанный контракт. Каждый получил свою поощрительную бутылку перед выездом сюда. И каждый – слышишь: каждый! – хочет сбежать. А что будет потом, ты понимаешь? Вот сбежит какая гнида… И что будет? Если мозги мама вложила, то ноги в руки и сдёрнет к родне, схоронится. А если нет?