Я шагнул внутрь. Тяжёлым тошнотворным запахом ударило в лицо.

– Да нефиг, – поморщился Чахлый: – В дерьмо-то лезть… Посмотрел и сваливаем отсюда.

Но тут раздался тихий вздох в углу. Ага… Кто-то халтурит?

Мы с Чахлым переглянулись. Суровая морда начсмены стала каменной – хоть ножи об неё точи. И я пошёл внутрь. Надо ж отрабатывать денежки.

Кто не спрятался, я не виноват!

Возле одной из постелей стояла грубо сколоченная табуретка, на ней – миска с перловкой и стакан воды под тонким ломтём хлеба. А на первом этаже двухъярусной кровати под грязным шерстяным одеялом лежал человек. Глаза сомкнуты, дыхание рвано колыхает грудь, по лбу катится пот. Лежал он полностью одетый, но узнал я его только когда наклонился почти к самому лицу. Вчерашний боец. «Батыр» по-ихнему. На плече белел свежий бинт, прихватывающий проволочную шину.

– Емель? Что там? – позвал от дверей Чахлый, в защиту от спёртого духа барака раскуривая очередную сигарету.

Я выпрямился:

– Больной.

– А… Ну, айда отсюда!

Да, нужно убираться. Только вот… Нехорошо на сердце. И не потому, что я поломал, нет – не первый он и не последний. Нехорошо, потому что… Неправильно, несправедливо. Потому что восемь лет назад из нищей промёрзшей коммуналки с отключенным за неуплату светом я убегал на заработок на улицу. И мне всё равно было – что делать, кого бить. Как этому мужику… А теперь? Чем мы разные?

Я вытащил из кармана и положил на хлеб комок сахара, жёлтый, от влаги спекшийся в бесформенный айсберг. И ушёл тихо, чтобы не потревожить.

До станции добирался в задумчивости. Да и Чахлый, пожёвывая соломку, не торопил с выводами. На плацу собирались разойтись: он к административному зданию – там на втором этаже квартировал, – я к себе, в подвал станции. Но не успели ударить по рукам. Чахлый вдруг остановился, замерев с протянутой ладонью и медленно повернулся в сторону котлована.

«УАЗ» вылетел со стройки, ревя форсированным движком. Он ещё не остановился, а со стороны пассажира открылась дверь и выскочил боец.

– Командир! – захрипел он бронхитным прокуренным басом. – ЧП!

Чахлый кивнул мне и быстрым шагом добрался до машины. Нырнул в проём, обернулся, прежде чем захлопнуть дверь:

– Договорим! – и махнул водителю: – Давай!

Я проводил быстро удаляющийся «УАЗик» взглядом.

Собственно, Чахлый мне понравился. Тёртый мужик, но не утерявший романтизма в душе. Наверняка, войной не раз поддетый, до нутра взрезанный, и жизнью об асфальт не раз приложенный. А всё же что-то такое оставалось в нём живое, подвижное. И даже его маска угрюмости понравилась – выверенная, строгая, словно наросшая на лицо. Не то, что у меня! Про мою «физию» друзья постоянно шутили, что «Иванушки-дурачки на земле русской не перевелись».

От делать нечего, решил-таки прогуляться по территории, познакомиться поближе, уже без экскурсовода.

И направился к той стороне, где, недалеко от дороги бетонный забор приближался вплотную к лесу. Кроны многовековых вечнозелёных деревьев нависали, словно тучи цвета морской воды, зацепившиеся за стволы и оставшиеся тут. Тёмные, пушистые, ветви с огромными иголками просовывались через дыры в бетонных плитах лапами неведомых зверей. И хотелось подойти и поздороваться. Но, дойдя, я понял, что попросту не дотянусь – ветки висели выше моего роста – только пальцами и удалось погладить снизу щетинистое брюхо. Иглы оказались тонкими и длинными, как не бывает в моей родной местности. А запах, шедший от леса, одуряющее шибанул в ноздри. И, разнежившись от невероятных ощущений, я сел в тени на скудную травку, привалился к забору спиной и замер, закрыв глаза. Костян был прав – тут было хорошо.