Верно, это свыше назначенье

Резвый бег сменить на мерный шаг.

Ах, утеря буйного кипенья!

Ох, печали неутешной мрак.

Ничего на свете не оставит

В прах пропащая моя душа.

Ах, зачем так глупо сердце плавил

И пустым себя наобещал.

Пусть однажды душу растревожит

Купины Неопалимой цвет

И архангел Гавриил поможет

Замолить проделки юных лет.

А потом карает под иконой

Строгий лик за светлые грехи

И за то, что Богу незнакомым

Рассыпал талант хмельной руки.

Сам припрусь на тайное свиданье.

Сходу брошусь ниц под образа.

И для судей станут оправданием

Окаянные в слезах глаза.

Окрестив чело рукой дрожащей,

Испрошу прощения за то,

Что бузил душою в прах пропащей

И глушил веселое вино.

Неумело отпою молитву,

Каясь, что напрасным отгорел.

Что, валяясь пьяным под ракитой,

В одурь песни до рассветов пел.

Намолясь, себя переиначу

И судьбе безвольно покорюсь

От того, что никому не значат

Сердца падшего тоска и грусть.

Подходящая пора

Вам неприятен запах от шинели.

Воротит вид прокуренных ногтей.

Не дай вам Бог услышать вой шрапнели

И хрип пробитых пулей лошадей.

Обереги вас, милое созданье,

От голода, от тифа и войны.

Под черным знаменем не раз я на свидание

К Харону шел под хохот Сатаны.

Но не пришлось на небеса взобраться.

И тем досаднее, что выживши в аду,

Виску придется с пулей целоваться

На ваш отказ. Но я его приму.

Свести однажды счеты с этой жизнью

Октябрь подходящая пора.

Не ветренной погодой, не капризной…

Часов в одиннадцать, наверное, утра.

Когда подернет клёны позолота,

Утихнет звон прыскучего ручья,

Прохладный воздух слабже пахнет мёдом,

И чаще ластится туманов кисея.

– Денщи-и-ик, а ну подай скорее водки!

Надрай-ка, брат, до блеска сапоги…

И, захмелев, верст двадцать на пролетке,

Забравшись в дальний уголок тайги.

Освободив коня,  иссечь беднягу плеткой,

Чтобы стрелой метнулся зверь домой.

И под березу твердою походкой,

Прильнув к стволу горящею щекой.

Рука привычно кобуры коснется,

Прохлада стали обожжет висок.

Хлопок… И с ветки желтый лист сорвется,

Недовисев и так недолгий срок.

Разбудит эхо одинокий выстрел.

Висок осенним кленом полыхнёт.

Упавшего, от удивленья пискнув,

Испуганная птаха помянёт.

А вы, любимое небесное созданье,

Чье имя умирая прошепчу,

Простите неуместное свидание,

За упокой поставив тонкую свечу.

Воет Русь

То ли белены обьелся сдуру,

То ли сбылся чей худой навет:

Вроде жив, а кажется, что умер;

Сердце не струит незримый свет.

Не колотится оно, как прежде

Утоленье в женщинах ища.

Будто кем в последние надежды

Воткнута прощальная свеча.

И рука незримая коварно

Держит наготове для меня

За года, что обронил бездарно,

Роковой огонь у фитиля.

Так и ждет безмолвная приладить

Пламя восковому алтарю,

Упиваясь легкою отрадой

Покарать ненадобность  мою.

Ай, смешна, етит твою в качалки!

Есть ли, кроме Бога, судия?

Знаешь, глупая, твои потуги жалко,

Не замай до времени меня.

На худой конец сыщи такого,

Кто из скупости годки берег.

А со мной хоть в осень, хоть весною

Даже черт тягаться не берет.

А что сник печально головою -

Не утерей плачется душа.

Это Русь во мне беззвучно воет

Радости в просыпанном ища.

На исповеди

Тяжкий грех болеть, и не на шутку,

Если хворью чуткая душа,

Что в жестоком мире слишком хрупкой

Оказалась, светлое ища.

И когда болящая истлеет

На угольях грубого вранья,

Станет биться сердце холоднее,

Скроет взор густая кисея.

До слезы уже не растревожит

Злым укусом черная молва.

Может не такой я и хороший,

Но и чей-то суд не про меня.

Пусть меня заманит мрак церковный,

Будто детства розовая ширь,

Заманив однажды в мир огромный,

Полный горьких тайн и грешный мир.

Вот, тогда молясь под образами,

Буду ждать, поникши головой,

Над собою справедливой кары