Однако, я все же понимал, что во дворе 21-й век, что наступили совершенно другие времена, нравы, обычаи. Никто же не отрицает, что мы принадлежим к другому, более развитому миру. Нравы, обычаи и взгляды этого мира не отличались ни такой простотой, ни прямотой и искренностью, ни такой непреложностью. Здесь же в краю каньонов и пещер мир архаичен до предела, а время течет будто густой сироп.

Между тем, современным людям в наше время нужны разообразие и многранность. Разумеется, я понимал против архаичных обычаев, нравов можно идти, только в том случае, когда логика на твоей стороне. Но жизнь не зиждится лишь на логике. Где же место сердцу, чувствам, душе и разуму? Нескрою, что все больше чувствовал, что во мне пробуждается какая-то новая духовная сила.

Действительно, здесь все было иначе – благодать сельской природы, простота и доброжелательность людей. А в мегаполисе… тоска – слухи и скандалы, насилия и пикеты, пробки и толкотня, спешка и абсолютное безразличие людей. Там нас ведет одно – несбыточная мечта, лихорадка владеть, завладеть, жажда иного мира – мира хлеба и зрелищ, а вокруг тебя толпа утопистов и мизантропов. Нынешние города тонут во зле, там разлад и хаос.

Здесь же хоть ненадолго можно вернуть то, что навсегда утрачено, есть возможность слиться с природой, сбросить негативную ношу сознания. Чем не рай? Именно в такие минуты мне думалось о том, что впервые ощущаю некое единство, которое пробирает меня почти до слез, чувство обостренного понимания, которое расширяется, приобретает объем и более четкую форму, некую уверенность в собственном опыте, больше не одиноком.

Все это заиграло во мне новыми смыслами и гранями, обрел новую словесную форму в моих рассуждениях, намерениях, надеждах. Вместо с тем, если быть честным, то нам местность и аил были по-настоящему странной картиной и чистейшей архаикой. На исходе второй десяток двадцать первого века, а здесь почти средневековье.

Голые адыры, два десятка приземистых саманных домов, разбросанные то тут, то там, причем на внушительном расстоянии друг от друга, а также рядом с ними загоны для скота из жердей и прутьев колючих кустарников, произрастающих недалеко в лощинах. Маленький аил Чоюнчу растянулся на узкой террасе между подножием адыра и правым берегом реки Ак-cуу. На левом берегу возвышается живописная высокая отвесная скала высотой в несколько сот метров, протяженная долеко-долеко вниз и верх.

Практически полная аналогия с крепостной стеной. Стена, обращенный к кишлаку, абсолютно неприступна, лишь в одном месте на вершину ведет тропа, прорубленная некогда жителями для того, чтобы по нему перегонять скот туда наверх на равнинное плато с обширными пастбищами. Справа от тропы зияет темный вход в большую и глубокую пещеру, высота которой занимает почти половину высоты горной стены. Эту пещеру называют Кара-жылан-камари, то есть пещера черного змея.

В аиле нас с Расулом встретили по-настоящему сердечно. Каждый старался поздороваться за руки, высказать благославление. Мне было очень трогательно такая сердечность совершенно чуждых для меня людей. Открытость, доброжелательность, искренность, ни тени условности, лжи и наигранности в отношениях. А что еще нужно человеку на этом белом свете? Мы с Расулом чувствовали себя здесь как дома. В глазах каждого можно было прочитать искреннюю доброту, заботу и нежность. Идет неторопливый разговор о прошлом, настоящем и будущем.

Разные по возрасту, но жизнь, которую они вели, выковали из них определенный тип людей – обстоятельных, неторопливых, выносиливых с крепкими мускулами. Загорелые лица, спокойные и добрые глаза, по всем признакам довольные своей жизнью и судьбой. Вечерняя трапеза затянулась до глубокой ночи. Женщины и дети собрались домой, а мужчины, как это принято здесь, в честь гостей решили провести кадыр-тун (пер. с кырг. – ночь благодарения). Между тем, это время молитв, размышлений, откровений.