Елена Чара Янова

Шаман дикого племени с боевой раскраской на лице и татуировками на обнаженной груди, выступил из толпы туземцев и воинственно потряс над головой дубиной. Молодой торговец побледнел, отступил на три шага и обернулся к умудренному опытом компаньону.

– Чего хотят эти сволочи, Джек?

– Ничего, – усмехнулся Джек, поглаживая черную бороду. – Они так здороваются.

– Ненормальные… А почему нельзя просто сказать «Привет!»

– Потому, Томми, что шаман не торопится умирать.

– Он что же, от вежливости окочурится? – Томми злобно сплюнул на песок, и набежавшая волна тут же смыла невольное подтверждение его агрессии.

– Он окочурится от любого слова – хоть вежливого, хоть матерного, – Джек снял шляпу и вытер вспотевший лоб рукавом льняной рубахи. – Даже если скажет: «жарко…», не успеет добавить «…как в аду», хотя на этом троклятом острове всегда такое троклятое пекло. Сдохнет после первого слова.

– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Томми.

– А ты на бусы его погляди. Первые пять рядов – по дюжине мелких черных камешков, потом три ряда по десять огненно-розовых ракушек, а в самом низу – жемчужины, – Джек ткнул пальцем, ничуть не смущаясь. – Сосчитай-ка их.

– Восемь… Нет, девять.

– Точно! Это значит, что шаман произнес за свою долгую жизнь ровно 99 слов. И первое же слово его следующей фразы станет последним.

Молодой торговец почесал в затылке.

– Это как? Я, признаться, не соображу, что ты хочешь сказать, Джек. Первое, последнее… Ты, вообще, о чем?

– О словах, Томми, о чем же еще? На этом острове дикари верят, что за всю жизнь человек имеет право произнести лишь сотню слов, и сразу после этого добрые духи заберут его в заоблачный край, на вечное молчание. Но до тех пор, пока ты не сказал сотое слово, жизнь не закончится.

– Ха-ха-ха, они и вправду верят в подобную чушь?

– Еще как верят, – кивнул Джек. – И живут веками, осознавая ценность каждого сказанного слова. Не то что мы, балаболы, уже, небось, на три смертушки наговорили с тех пор, как причалили к берегу.

Смуглолицые воины племени смотрели на торговцев с далеких островов с плохо скрываемым раздражением, а юные туземцы и вовсе зыркали с ненавистью. Пожалуй, именно так смотрели бы страдающие от жажды на негодяев, льющих на песок чистую и прохладную воду из фляжки.

– Ты как будто восхищаешься этими мерзавцами, – насмешливо вскинул брови Томми. – Неужели и сам уверовал?

– Я верю только в золото, ром и гонорею, – засмеялся Джек. – Но дикари живут долго, очень долго, может быть из чистого упрямства, но факт есть факт. Шаману больше двухсот лет, из них последние сорок он молчит.

– Охренеть!

– Ты удивишься, но это слово чаще остальных венчает жизни людей, особенно когда они суют свой нос туда, куда их не просят. А у дикарей все наоборот, они дорожат словами и напоследок сберегают самые важные. Мне об этом рассказывал один профессор из Лондона. Он долго пробыл на этом острове, изучал культуру и религию племени.

– Джек, а не мог этот чертов англичанин обмануть тебя? – вкрадчивый голос Томми звучал раскатами грома в могильной тишине.

– Мог, конечно. Но я своими глазами видел, как в запрошлом году шамана укусила гадюка. И знаешь что? Он даже не почесался.

– Да ладно! Он выжил после укуса гадюки?

– Сам убедись, – Джек снова ткнул пальцем в почтенного туземца. – К тому же профессор не соврал насчет золота, которого у дикарей в избытке. Торговля с ними приносит выгоду, поскольку молчуны не торгуются и не клянут меня за драконовские цены. Так что давай-ка разгрузим лодку. Увидишь, еще до заката все наши товары раскупят и растащат по хижинам.