У кузницы вокруг ямы с раскалёнными углями толпились угорцы.
Шаман Ерегеб бил в бубен, камлал.
«Вишь ты, какая у них служба-то!» – думал Синец.
Православную литургию он знал и в камлании пытался приметить сходства.
На его взгляд, Ерегеб изображал смерть, медленно кружился и оседал. Ребром ладони шаман как бы рассекал своё туловище на части. Кидал «обрубки» в огонь для очищения.
Вдруг совсем натурально выхватил уголь из горна и вдавил его себе в обнажённую грудь.
Угорцы исторгли при этом общий стон. Женщины завизжали.
Ерегеб охлопал руки от сажи. Смахнул с груди угольное крошево. Никакого ожога ни на теле, ни на ладонях заметно не было.
Шаман блаженствовал, запрокинул голову и кружился.
«По-нашему всё равно что вознесение», – подумал Синец.
В ожидании конца обряда Синец обошёл кузницу и остановился возле наковальни, вбитой в чурбак.
Он сам желал заняться огненным ремеслом. Знал, с чего начать.
В небольшом озерце возле своего жилища давно приметил бочажину, покрытую синей маслянистой плёнкой – верный признак болотной руды.
Надо докопаться там до твёрдого дна. И скребком выволакивать породу на сушу. Промывать её на холстине. Твёрдые катышики откладывать. Когда наберётся горстей десять, высыпать их на раскалённые угли, обжечь.
Потом катышики обстукать камнем от окалины. И полученную железную крошку расплавить в тигле, слепленном из жаростойкой белой глины.
Пока плавится железо, в мокром песке вылепить форму молотка и залить её жидким металлом.
Молоток готов. Только на рукоять насадить…
Раз в двадцать больше руды потребуется на отливку наковальни, перед которой стоял Синец. На добычу придётся всё будущее лето убить. А кто за него станет избу рубить, пахать, сеять, косить?
Только две руки у Синца. Когда ещё вырастет помощник. Да, может быть, и вовсе девка родится.
Зато себе наперёд заделье продумано.
Мечта имеется.
Без этого жить тревожно.
Камланье заканчивалось.
Каждый из участников таинства подходил к Ерегебу и клал руку на его плечо.
Последним поклонился перед ним Синец и подал хлебные караваи.
Получил косу не длиннее серпа – больше из подковы не вытянуть. Однако и это уже было серьёзное орудие.
Только вот придётся часто бегать к Ерегебу для отбивки лезвия. Своего-то обушка нет.
«Ничего, ничего, и мы кузню заведём», – думал Синец.
Ещё одно дело имелось у него к Ерегебу.
Зачем же следующего года ждать для обзаведения скотиной, коли можно и в конце этого первого лета успеть наготовить сена на зиму, с новенькой-то косой.
На гаснике висел у Синца кожаный мешочек, а в нём двадцать пять резан – одинаковых обрубков серебряной, с мизинец толщиной, проволоки, что составляло две куны.
На эти деньги и намеревался купить Синец у угорца стельную козочку.
Синец приставил указательные пальцы к голове и заблеял перед Ерегебом.
А потом похлопал по кошельку на поясе.
– Кешке, – понял Ерегеб.
– Кешке, кешке! Козочку бы мне, – обрадовался Синец. И выкинул перед лицом Ерегеба пальцы числом двадцать.
И позвенел в кошельке серебром.
Ерегеб отрицательно закачал головой.
– Деген пеньч[20].
Из своего кошеля достал квадратные палочки. На них были вырезаны разные фигуры.
– Ольян пеньч бир?[21]
– Таких нет.
После чего Ерегеб указал на хлебные караваи и выкинул пальцы пятнадцать раз.
– Кеньер![22]
Домой Синец отправился распоясанным.
На поясе волок козу за рога.
– Наши деньги у них не в ходу, – сказал он Фимке. – У них баш на баш. Пятнадцать караваев – это ты за три уповода управишься. А с деньгами-то я на торжище чего хочешь добуду. В прошлом году у них там за две-то куны торбаса давали. Как же без торбасов? Зимой на охоту в чем пойдешь?