V
Последнее, что видно с моей кособокой деревянной колокольни – два острова, окруженных золотой аурой, два родимых пятна на теле Енисея, тайные осенние резиденции Артемиды: остров Татышев и остров Отдыха. Странная фамилия – Отдых.
Татышев татуирован асфальтом дорожек по самую шею и приготовился жать лежа от груди рекордный вес Октябрьского моста, размявшись мостом Вантовым. Спортсмен. Красоты он тоже не чурается, холит, лелеет, ублажает пышную растительность на себе, поддерживает в порядке и здравии, с неприкрытой злобой глядя на всех иродов, что хотя бы в мыслях позволяют осквернять прекрасные березовые рощи и надругаться над мирным хитросплетением тропинок.
И если Татышев культурист, то остров Отдыха – легкоатлет, многоборец, почитатель спортивных игр. Чуть ниже ростом, сухощавый и жилистый, в плотном костюме асфальтовых площадей и суеверной повязкой моста на голове. Всегда на низком старте, готовый с выстрелом пистолета рвануть в будущее с уверенностью, которой вряд ли обладают прочие наши районы. Внутренняя сила и нацеленность этого спортсмена на победу передаются и зрителям, что болеют за него. Он не может проиграть.
Олег Дитз, фотограф
Сны о Красноярске
Когда включаются звуки
Всех в мире радиостанций,
Когда просыпаются все,
Кто был хоть когда-то молод,
Тогда из тумана выступают сны о Красноярске,
Людям сторонним
Очень напоминающие настоящий,
Существующий город.
Здесь, я уверен,
Были написаны индийские Веды,
Чтобы в тот час,
Когда сгорает колючий сибирский закат,
Мы видели, как на Столбах
До кармической смерти,
До полной победы,
Бьются добрый многорукий Суриков
И злой многоголовый Шоб-Ниггурат.
Здесь, в Красноярске, цыгане Спрятали тайное место.
Место, где, как говорили древние,
Сходятся все пути.
Здесь Ленин, будучи в ссылке,
Заныкал свое кудрявое детство.
Для всех, кто сюда однажды приходит,
Для того,
Чтобы не совсем до конца отсюда уйти.
Здесь на Коммунальном мосту
Был и прошел конец света.
Против правил
Из Нового Завета, поперхнувшись,
Родился Ветхий Завет.
И белый, и белый, и белый снег падал.
Какая здесь, к черту, часть света?
Какой здесь, ради Б-га, по счету век?
Норны шутят здесь мне
Свои милые шутки.
И съедают наш вечный,
И перечеркнутый, и чуткий сон.
Чувствуешь, как на улице Перенсона Мертвый, в полушубке,
Все еще лежит Адольф Перенсон?
Его расстреляли, тебя расстреляли,
Нас всех расстреляли.
Расстреляли у всех на виду.
Здесь Ойкумену титаны
Неспешно с краев окаймляли.
Пили, не запивали.
И выпить, и выпить тебе предлагали.
Оставили после себя лишь Стакан.
Выпить?
Нет, я туда не пойду.
Здесь точка и центр,
И место магической силы.
Как мудрецы говорят,
Может быть,
Даже силы вселенной всей.
Позырьте скорей из окна,
Как ладью героя Тесея
Втискивает
В свои щедрые льды Другой герой Енисей.
Он всегда приплывает
Сюда
С горных кряжей седого Урала,
Чтобы на острове Отдыха
Поработать.
Найти золотое руно.
То, которого нам всем до счастья
Так недоставало.
Здесь до полного счастья
В земле лежало
Одно маленькое и очень вечное «но».
Здесь
Памяти крохи из хвойной смолы,
Мы тягаем за скользкие холки.
В тайгу уезжай на рассвете.
Приедешь
В какой-нибудь точно закат.
Видишь, мудрые лица сибирских шаманов
Глядят вдоль дороги.
Похожи на хмурые елки?
Словно старые елки,
Все наши призраки прошлого Вдоль той дороги стоят.
Что-то важное, кажется,
Черное небо от нас в Красноярске
Скрывает.
В этих тегах, намеках, античных героях
И прочих других именах,
Что похожи на бред, на бардак.
Но, мне кажется,
Памятью места владеет лишь тот,
Кто по имени часто его называет.
Слышишь, радио стихло,
Все уснули,
И многое важное стерлось,
Или только мне кажется так.