Тени, кажется, засмеялись. Отрывистое хрипение больно впивалось в уши. Констанция с трудом могла дышать. Она не представляла, каково сейчас Инес.

– Та дряхлая старуха? Да-а, она забавная, но не более. Этого слишком мало! Раньше мы получали с десяток жертв за зиму, и те были полны жизни.

– Значит, если жертв будет больше, вы одарите нас своей помощью? – с опаской спросила Инес. – Научите нас, как уважить вас, и мы будем следовать вашим урокам!

Тени зашелестели, словно сухая листва на ветру. Констанция решила, что так они совещаются между собой.

Вдруг со стороны раздался совсем другой голос. Мягкий и бархатный. От него не было страшно и дурно, только почему-то хотелось закрыть глаза и поскорее уснуть.

– Не слушай этих кичливых развалин, прекрасная ведьма! Пусть вы не удостоили меня факелом, но я помогу вам! Я разделю луну и солнце этой девушки, если…

– Как ты смеешь идти наперекор всем?! – прогудел обладатель первого голоса, что, по всей видимости, был предводителем теней.

– Разве вы все забыли, что взяться за дело может любой из нас? И для этого не требуется одобрение большинства, – послышался насмешливый ответ.

Тени зашелестели громче, но быстро утихли. Похоже, им нечего было возразить.

– Чего ты хочешь за свою помощь, гордый олений посланник? – спросила ведьма, голос у нее дрожал.

– Самую малость. Пусть Вечная дева у ильма4 приносит мне жертву раз в год. Но как положено. Зимой. В канун поворота колеса года.

– Вечная?! Вечная?! Вечная?! – задребезжали тени неопределенно.

– Я не могу ответить за нее, – сказала Инес. – Пусть решит сама.

Тот, кого испанка назвала оленьим посланником, приблизился к Констанции, перекрыв собой свет пламени.

– Что скажешь, Вечная госпожа? Ты принимаешь мои условия? Можешь взглянуть на меня. Ты другая и не лишишься рассудка.

Констанция медленно подняла взгляд на того, кто стоял перед ней. Он был высок, широк в плечах, одет в мохнатую шкуру, вместо лица – вытянутая костяная маска, на широких оленьих рогах висели облезлые перья и мелкие косточки. Констанция посмотрела в расщелины глаз. Там была только тьма.

– Принимаю, – с трудом прошептала она, ее губы совсем пересохли. – Отдели от меня свет, если можешь.

– Не терпится узнать, что из этого выйдет, – бодро отозвался олений посланник. – На моей памяти отделяли только тьму. Приготовься, госпожа. Будет очень больно.

Не успела Констанция произнести и слова, как невыносимая боль пронзила ее насквозь. В ушах зашумело, а перед глазами стали расплываться темные пятна.

Констанция хотела кричать, но не могла. Она знала, что если хоть немного приоткроет рот, то почти наверняка откусит себе язык. Она с такой силой сжимала зубы, что боялась, как бы они не сломались.

Констанция чувствовала, как слезы текут по щекам и как цепкие когти двигаются под ребрами. Опустив взгляд вниз, к источнику боли, она различила черное запястье оленьего монстра. Мерзавец с бархатным голосом копошился внутри ее тела, будто бы что-то выискивая. Она возненавидела его.

Кроме адской физической боли было кое-что похуже. Непостижимое разуму страдание души. Весь мир Констанции сузился до ее телесной оболочки и до сокрытого внутри бессмертного жизненного начала.

Одно дело заложить душу и дожидаться, когда придет время с нею расстаться, а совсем другое попросить кого-то разделить душу надвое. Констанции бы впору молить о спасении, но она не смела оскорбить Всевышнего своей молитвой. Никто не заставлял ее проходить через это, она поняла, что совершила очередную ошибку, но ее храброе сердце готово было расплачиваться.

Ни в одном человеческом языке не найдется подходящих слов, чтобы полностью описать, что испытала Констанция той ночью. Если свое перерождение Констанция могла сравнить с тревожным запутанным сном, то ритуал разделения обернулся кошмаром наяву.