Тут московских детей оттеснили в сторону, и два рыночных амбала, шепотом матерясь, поволокли Витю из Кремля вон.

– Давай, детушки, давай, ребятушки! За ворота его, живей! – наставлял все тот же елейный, – выкиньте его вон отсэда! Но потихоньку, без огласки… Поздней с им разберемся! И сумку евонную не позабудьте…

Витя пришел в себя только на Васильевском спуске. По дороге его легонько поколачивали по почкам, но потом бросили, отстали. Теперь ныла спина. С плеч падала косо накинутая кремовая воловья шкура, про которую Витя в горячке совсем позабыл.

Идти домой не хотелось. Голова мерзла, но это было даже приятно: чувства поостыли, мысли постепенно выстроились в линию.

Пигусов повернул к Яузским воротам, тихо побрел в сторону бывшего Хитрова рынка. Невдалеке блеснула Яуза…

– Вона, где он! Вона! – послышался сзади минут через двадцать елейный голос. – А ну, посыпь его перушками…

Два амбала вмиг сдернули с плеча Витин рюкзак, скинули на снег воловью шкуру, а потом, на нее же Витю и уложив, натрусили сверху крупных, из какой-то вонючей торбы вынутых гусиных перьев.

– Деготком бы его теперь! Деготком – и в речку! Но не добыть дегтя. Весь деготь извела под корень сволочь закордонная… – сокрушался елейноголосый.

Был елейный похож на монашка. Но был в приличном полушубке, в драповых, в елку, штанах, без рясы и без скуфейки.

«Беспоповец, что ли, какой?..» – невпопад подумал Витя, и тут же по слежавшемуся московскому снегу его поволокли вниз.

К Яузе Витю спустили на собственной воловьей шкуре – быстро, ловко.

– Раза три окуните, да там и бросьте! – поучал откуда-то сверху беспоповец.

Так и сделали. Подволокли к полынье: окунули – вынули, окунули – вынули, окунули…

Палящий холод не испугал, взбодрил. Одно было плохо: амбалы, смеясь, стали уходить, а Витя все барахтался в полынье…

– А с рюкзаком чего? – долетело слабовато до Вити.

– Дай-ка гляну… Фу! Хичник… Гадкая, негодная птица! Ни в суп ее, ни с картошечкой…

– Тогда выпускать?

– А куда ты ее в городе выпустишь? Пускай человеку послужит, пускай пользу принесет, – «елейный» залился смехом. – Оно ведь – на вкус и цвет товарища нет. Авось кому понравится… Трактирчик тут один есть – туда и продадим. Может, кто для увеселения души хичника на углях прижарит… А может, в общую похлебку для вкусу кинут!

От негодования Витя захлебнулся солоноватой яузской водой и пошел на дно.

Вслед ему – почти человеческим голосом – запричитал, заплакал пустынный канюк.

Ходынин о Витиных приключениях узнал быстро, сразу.

А вот Сима-Симметрия, раздосадованная выходками подхорунжего и потому давно его покинувшая, узнала обо всем только на следующий вечер в рок-кабачке.

Сима как раз наслаждалась группой «Адренохрон», когда подвалил Олежка Синкопа. Он подозрительно глянул на Симу и засопел. За время краткого, но бурного сожительства с Синкопой Сима его хорошо изучила и, чтобы развеять подозрения лысачка, сразу сказала:

– Такой гад этот Ходынин.

– А чего? – насторожился Олежка. – Обыкновенный ламер, слабак.

– Да в Кремль к нему никак не пробиться.

– А чего к нему пробиваться?

– Ну, посмотреть, чем он там дышит.

– А чего на его дыхание смотреть? Он же чайник, ламер!

– Ну ты тупило, Олежка. А может, он там, в Кремле, чем-то не тем занимается? Может, он вообще того… Ты слышал, как он тут подпевал по-английски?

– Лучше сама скажи: ты про Пигуса слыхала?

– При чем тут Пигус?

– В Кремле вчера безобразил. Может, как раз по наущению Ходыныча. А может, по чьему-нибудь еще…

Мысли Олежки вдруг переменились. Он кончил сопеть, на миг, как перед прыжком в воду, задержал дыхание и тут же, ни слова не говоря, кинулся, прихрамывая, в задние комнаты.