Скептически пожав плечами, я открыл сумку и наконец-то приступил к пересчёту денег. Банкир любезно снабдил меня купюрами разных достоинств. За сорок лет казначейские билеты несколько изменились, обретя странную яркость красок. Пятисотрублёвую банкноту украшал крупный портрет Петра Великого в кричащих кислотно-фиолетовых цветах. Прохладно-зелёный цвет тысячерублёвой стал ядовито-броским Ярослав Мудрый казался заточённым в малахитовой шкатулке. Новую купюру номиналом в две тысячи я рассмотрел повнимательнее. На ней в малиново-бордовых тонах был изображён Минск. Вишнёвая, словно раскалённая в печи статуя Франциска Скорины распахнула руки, приветствуя меня. Я покрутил в руках пачку доселе незнакомых банкнот и пролистал их. Двадцать Минсков слились в один. После сегодняшнего дня новыми деньгами меня уже было нельзя удивить, и я продолжил подсчёты. Пятитысячная купюра почти не изменилась, разве что приобрела морковный цвет. Добавив несколько абрикосовых сторублёвок сдачи с чая и овсяного печенья, я подвёл баланс. Сто девяносто тысяч восемьсот сорок рублей. Банкир не обманул меня. С металлических червонцев в обе стороны зорко смотрел двуглавый медведь, оберегая монеты.

Я положил несколько разменных купюр в пустующий после ночных прогулок кошелёк, и убрал остальные деньги в сумку к загранпаспорту. Прикоснувшись к нему, я внезапно вспомнил, что обе мои соседки упоминали про московские визы. Надо было посмотреть, есть ли что-то подобное у меня в паспорте. Я бегло пролистал документ.

Сейчас я был гораздо внимательнее, чем тогда, утром, на берегах Преголи, и сразу же заметил небольшую графу «Личный номер», набранную мелким шрифтом между строками «Тип» и «Фамилия». В ней стоял прочерк; возможно, поэтому она и не бросалась в глаза. Будь там вписано жирными цифрами что-то наподобие «39-30-585-125», я бы сразу обратил на это внимание. Итак, я был человеком без номера.

На одной из страниц был вклеен визовый бланк совершенно неизвестного мне образца. Единственными знакомыми мне элементами являлись отечественный триколор и уже ставший привычным двуглавый медведь. Я пробежал глазами по тексту.

Бланк был заверен чьей-то похожей на спираль подписью и большим круглым штампом красного цвета, на котором, что меня удивило, был изображён двуглавый орёл. На этом оттиске не было ни единой буквы. Что ж, московской визы у меня не было, но обнаруженный вместо нее бланк вселял оптимизм. У меня имелся документ, позволяющий выехать из страны.

Вагон-ресторан был почти пуст. За одним из столиков сидели двое мужчин затрапезного вида. На одном была полосатая тельняшка. Второй был одет в футболку с надписью «30 лет госгвардии». Мужчины пили какое-то гадкое пиво.

– До чего страну довели, слов нет, – откровенным тоном жаловался человек в футболке. – Вышел на пенсию по выслуге лет, думал, заживу нормально. В том году говорят: денег нет, убираем надбавку за разгон уральских митингов. В этом году убрали надбавку за безупречность службы. Прихожу на вокзал, бесплатные билеты тоже отменили! А в следующем году, говорят, начнут брать коммуналку!

Я прошёл мимо отдыхающих. На спине жалующегося пенсионера-гвардейца был изображён свирепого вида двуглавый медведь, сжимающий в лапах резиновые дубинки. Под рисунком шёл лозунг:

– Ты представляешь? – доносился до меня голос гвардейца. – Я в молодости измесил весь Урал, пройдя его со щитом и дубинкой. Мне в Челябинске булыжником ногу повредили. За разгон Миасса дали орден. А теперь у меня полпенсии будет за квартиру уходить? Это вообще куда годится? До чего страну довели проклятые либералы!