Гляжу на ладони, прежде согретые женой. Руки двигаются! Холодные, едва чувствительные пальцы плохо гнутся, но, если постараться, все же сумею завязать простой узел на тросе!
Нет, хватит думать об удаче! Смерть близко, я ее чую… Встречай дорогую гостью!
Руки двигаются… Нужно попробовать! Я обязан попытаться! Ради жены…
Но она не любит меня! Несколько дней назад поклялась, что уйдет…
Нет, любит! И я это знаю. Она любит! Ждет и надеется! Давай же! Подбирай застывшие сопли и приступай!
Плевать мне на шансы! Я – альпинист, и должен умереть в попытке, а не в смирении!
«Даже не думай сдаваться без боя!»
Я вновь давлю на переключатель налобного фонаря – не работает, предатель! Стучу корпусом о ладонь… Заморгал! Есть надежда!
Медленно стягиваю веревку, насаживаю карабин. Спустя полчаса я обвязываюсь веревкой и ползу к выходу, обитому шапками снега.
Действительно, метель утихла. Мрак ночного пространства заставляет меня съежиться от бескрайней пугающей глубины. Словно меня затянуло в Черную дыру, и я не уверен, в каком направлении искать небосвод или пропасть долины. Все, что я вижу, находится на расстоянии ладони бледнеющего луча от головного фонарика. Не имею понятия, в какую сторону направляться, но выбора нет. Неуклюжими пальцами ввинчиваю ледобур в кромку седовласого льда, отпускаю веревку – ту заглатывает пустота. Мой друг-ледоруб мне в помощь. Я замахиваюсь, и…
Тяжелый снежный карниз, надутый и утрамбованный вьюгой за два нескончаемых дня, не выдерживает массы человеческого истощенного тела, и под траурный грохот рыхлого пепельного сугроба, я проваливаюсь в черноту.
Я упал с высоты более трех тысяч метров…
Не боюсь я ветров проклятых,
Не страшны мне вершины лихие!
Но страшусь в волнах Леты
кануть,
Не успев заглянуть напоследок
в глаза ее золотые.
Глава пятая
Серафима проснулась от дребезжащего света из окна над головой. В небольшой комнате была только она.
Мебельный аскетизм узкого пространства напомнил ей тесную каюту подводной лодки. Две узкие койки вдоль шероховатых дощатых стен. Крошечный овальный столик, надкроватные полки советских времен, низкий шкафчик у двери. Незнакомые женские вещи в беспорядке разложены на покрывале соседней кровати. На верхней полке – склянки, что-то вроде лекарств, и пачки с таблетками, на столике – зеркало и расческа.
Ее собственная походная сумка оказалась брошенной рядом с кроватью.
Она все в той же лимонной майке. Ее не переодевали, чтобы не потревожить – стянули кроссовки и уложили под одеяло.
Серафима раздраженно подумала, что не муж перенес ее в эту постель. Тот бы грубо скинул ее на кровать, прямо так: в ботинках, поверх одеяла; развернулся бы и ушел, посмеиваясь над женой-неудачницей.
Ей припомнились выходные перед отъездом – тогда Глеб буквально силой заставил ее отправиться в специализированный магазин за снаряжением и одеждой. Конечно, она упиралась, нарочно тянула время. А чего он сам ожидал? Ей не нужен ни он, ни его гадкие горы. Он – ненормальный, если рассчитывал увидеть ее послушание. С утра она подшучивала над ним, затем подыскивала отговорки. В конце концов, заявила, что сейчас же перезвонит редактору и откажется от задания. Что все равно не поедет. Из упрямства, из гордости. У нее есть право решать за себя.
Но муж больше не поддавался женским капризам. А Сима, разумеется, не позвонила.
Тогда она закатила истерику: бросалась ругательствами, металась и плакала. Она умоляла оставить ее в покое, дать ей жить собственной жизнью, развестись и разъехаться. Глеб молчал, словно каменный, безразличный к ее мольбам, стоический, неприступный. Он хладнокровно выслушал все упреки и оскорбления, но его решение осталось непоколебимым.