Рассевшиеся вокруг бойцы хором загоготали.

– Похож на командира Юя?

– Его порода!

– Доугуань, я скучаю по твоей матери!

– Доугуань, хочу отведать те две булочки с финиками на теле твоей матушки!

Стыд отца перешел в гнев, он поднял браунинг, прицелился в парня, мечтающего о булочках, и выстрелил. Раздался глухой хлопок, но пуля не вылетела из ствола.

Лицо шутника приобрело серо-желтый оттенок, он стремительно вскочил и принялся вырывать пистолет из рук отца. Отец пришел в неописуемую ярость и кинулся на обидчика, пинаясь и кусаясь.

Немой поднялся и, схватив отца за шею, с силой подкинул вверх, тело подростка оторвалось от земли, он отлетел в сторону и, падая, поломал несколько стеблей гаоляна. Отец перекувыркнулся, поднялся с земли, разразился бранью и бросился на Немого, а тот лишь пару раз что-то промычал. Глядя на его бледное как смерть лицо, отец замер на месте. Немой забрал у него браунинг, щелкнул затвором, и на его ладонь выпал патрон. Он взял пулю двумя пальцами, посмотрел на маленькую дырочку, которая осталась на капсюле после удара бойком, и что-то показал отцу жестами, затем сунул пистолет отцу за пояс и потрепал его по голове.

– Ты что там разбушевался? – спросил командир Юй.

Отец обиженно ответил:

– Они… хотели переспать с мамкой.

У командира Юя вытянулось лицо:

– А ты что?

Отец потер глаза:

– Я в него пальнул!

– Ты стрелял?

– Так осечка! – Отец вручил Юю золотистый зловонный патрон.

Юй взял патрон, посмотрел, а потом выкинул, и патрон, описав красивую дугу, упал в реку.

– Ты молодец! – похвалил он. – Но сначала пули надо выпускать в японцев, а как перебьем японцев, если кто рискнет заикнуться, что хочет переспать с твоей мамкой, так стреляй ему в низ живота – не в голову, не в грудь – запомни! – целься в пах.

Отец улегся рядом с командиром Юем. Справа от него расположились братья Фаны. Пищаль установили на насыпи, развернув ствол в сторону каменного моста. В дуло набили ком ваты, а из задней части торчал запал. Рядом с Фаном Седьмым лежал трут, изготовленный из связки гаоляновых стеблей, и один из них тлел. А около Фана Шестого – тыква горлянка, набитая порохом, и металлическая коробка, полная дроби.

Слева от командира Юя притаился Ван Вэньи. Он обеими руками сжимал длинноствольный дробовик и дрожал, сжавшись в комок. Раненое ухо уже приклеилось к белой ткани.

Солнце поднялось на высоту бамбукового шеста, раскаленное добела ядро обрамлял бледно-красный ореол. Прозрачная вода искрилась. Стая диких уток пролетела над гаоляновым полем, сделала три круга, после чего большая часть птиц нырнула в заросли на речной отмели, а остальные сели на воду и поплыли по течению. Они не могли держаться ровно и крутили проворными головами. Отец стал ощущать свое тело. Одежда, промокшая от росы, высохла. Он полежал еще немого на животе, но ощутил, как острый камень больно врезается в грудь, и привстал, высунув голову и плечи над краем насыпи. Командир Юй велел:

– Ляг!

Отец с неохотой плюхнулся на живот. Фан Шестой захрапел. Юй взял ком земли и сунул ему в лицо. Фан Шестой с мутными глазами сел, зевнул так, что из глаз выкатились две маленькие слезинки.

– Чё, япошки пришли? – громко спросил он.

– Твою мать! – выругался командир Юй. – Не смей спать!

На обоих берегах стояла гробовая тишина, широкое шоссе безжизненно простиралось посреди гаолянового поля. Большой каменный мост над рекой казался таким красивым. Бескрайний гаолян тянулся к поднимавшемуся и все ярче светившему солнцу, колоски приобретали пунцовый оттенок, словно стыдились. Дикие утки скользили по мелководью у берега и с шумом процеживали воду плоскими клювами, ища что-то съестное. Взгляд отца замер на утках, он изучал их красивое оперение и умные глаза, затем поднял тяжелый браунинг, прицелившись в одну из гладких спин, и чуть было не спустил курок. Командир Юй схватил его за руку: