– Ну ты, морда, опусти бельма свои, полюбуйся хоть. В чем штаны изгвазданы? Из ботинка когти торчат! Мне, что ли, брать дратву да залатывать? Обмотка рассупонилась… Совсем руки отсохли? Так я тебя выучу!

Остальные солдаты замирали, в удивлении выпучивали, согласно словарю Сабурова, «бельма». Да и сам Гаранин видел, что ротмистр занимается несвойственным ему делом, ругаться у него получалось плохо, можно даже сказать – неловко. «О, да вы, господин ротмистр, надумали меня экзаменовать? Проверить, силен ли во мне “пролетарский„дух? Что ж, посмотрим, кто кого», – думал Гаранин и вслух произнес:

– Сходи, падаль, на плацдарм к Вюртембергу. Мы там уже с голоду дохнем и то себя так не распустили.

Сабуров отпустил бойца, нервно достал из кармана платок и вытер пальцы. Гаранин заметил на тонкой белой шее солдата красные следы от крепких пальцев, да и сам солдат оказался сущим мальчонкой, быть может, вчерашним гимназистом, отданным в войска папашей-патриотом. Он глядел набрякшими влагой глазами, поджимал обиженно губу и прерывисто дышал, едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться. Гаранин успел оглядеть других замерших здесь же солдат: вчерашние крестьяне, оторванные от земли, просидевшие три года в окопах на германском фронте. Битые, клятые, мятые. Кто-то смотрел на мальчика с покрасневшей шеей презрительно, чуть ли не с отвращением, другие оглядывали Сабурова с плохо скрываемой ненавистью.

– Что таращишься, сволочь? – остаточным жаром вспыхнул он и подступил к ближнему солдату. – Забыл, как глядеть нужно?

– Никак нет, ваше благородие. Помню! – стал во фронт боец.

Сабуров скомкал платок и бросил в пыль. Взлетев на лошадь, он было тронул ее рысцой, но тут же опомнился, оглянулся на отставшего Гаранина, осадил ход. Гаранин не спеша догнал его, едва растворяя угол рта, выдавил:

– Каков подленыш этот русский мужик, ни дня без плетки не выдержит.

– Вы тоже заметили, поручик?.. – ерзал в седле Сабуров и, скрывая свою неловкость, не вполне уместно поинтересовался:

– Как ваше имя, кстати?

«Актерского мастерства в тебе маловато, ты лучше за этот игральный столик не садись», – делал выводы Гаранин, отвечая Сабурову:

– Глеб Сергеевич меня зовут. А вас?

– А я – Сергей Глебович, – с улыбкой ответил Сабуров.

«О, да мы еще способны шутить после такого нервного потрясения! – с восторгом отметил Гаранин. – Намекаете на мою фантомность и выдуманное имя, господин Сабуров? Или это у вас такая защитная реакция?»

– Я бы хотел услышать подлинное имя, – со всей серьезностью сказал Гаранин и тем снова поставил собеседника в неудобное положение.

Сабуров назвался Климентием Константиновичем.

Гаранин приподнял в изумлении брови:

– Да у вас имя, как у красного командарма! – И тут же озарил спутника улыбкой: – Не обижайтесь за сравнение, я ведь тоже пытаюсь шутить.

– Это больше, чем шутка, господин Гаранин, – всерьез обиделся Сабуров.

Глеб тронул бока своей лошади шпорами, выдвинулся на полкорпуса вперед и перегородил путь ротмистру. Приложив раненую и здоровую руки к груди он вымолвил:

– Я прошу у вас прошения, Клим. Моя шутка нелепа.

Сабуров смерил его глазами, тщательно пряча во взгляде презрение, объехав лошадь Гаранина и продолжая путь.

– И где вы только нахватались этой… нелепости? – долго подбирал он нужное слово.

– В стране победившего хама, – ни на секунду не задумался над ответом Гаранин.

Из его интонации следовал только один вывод: «С волками жить – по-волчьи выть». Это была универсальная отмычка к любым вопросам и недоразумениям, о которые так или иначе предстояло спотыкаться Гаранину на протяжении своей миссии.