Теперь Гаранина судьба его часов не интересовала, они весной этого года легли на дно одной неширокой речки, затерянной среди степных просторов анархистской вольницы…

После ужина его отправили на перевязку, за окнами еще не совсем стемнело, но в коридорах и палатах уже зажгли керосиновые лампы. Санитар проводил его до кабинета, отворил дверь, сам заходить внутрь не стал.

Глеб проворно подошел к стулу, опустился на него, уложив руку на железный столик с вогнутой крышкой. У другого столика, с инструментами и перевязочным материалом суетилась сестра милосердия, лицо ее скрывала повязка из марли. Гаранин глянул на ее опущенные к столику глаза и по ним узнал: «Та самая, что в полевом лазарете меня сегодня утром бинтовала».

Она приготовила все необходимое, перенесла и уложила на столик, где покоилась рука Гаранина, ножницами разрезала завязку, стала разматывать марлю. Глеб ждал ее поднятых глаз, она почувствовала это, подняла их, уперлась во взгляд Гаранина и тут же их опустила.

Этой секунды Гаранину хватило: «Узнала. Несомненно, узнала. И мало того: секунду назад, она не была предупреждена, кого к ней приведут, в глазах ее удивление».

– Кажется, вы меня сегодня уже лечили? – первым нарушил он молчание.

– Вы чересчур внимательны, ведь я лечила вас, когда глазоньки ваши были закрыты.

– Я их закрыл слишком поздно, только по вашему велению, а до этого успел вас хорошенько изучить.

– Вы ученый? – иронизировала она, не сбиваясь с рабочего такта.

– Именно. Сомаграфолог. Слышали о таком направлении? Изучаю линии женского тела.

– О, не только слышала, но и встречала. – По глазам девушки стало видно, на лице ее, скрытом маской, появилась улыбка.

Гаранин торжествовал: «Давай, покажи ей, что ты опытный обольститель! Навесь этот штамп, пусть она принимает тебя за ловеласа».

В ране что-то кольнуло, Гаранин невольно скривился.

– Тише, тише, рыцарь, самое больное еще впереди, – насмешливо запугивала она.

– Как же так получилось, что утром вы на одном месте, а вечером уже на другом? – скрывая свой конфуз за бодреньким голосом, спросил он.

– Нынешним утром вы тоже были на другом месте, но я же не спрашиваю вас, почему теперь вы здесь.

Она поглядела на него поверх повязки, на этот раз долго и проницательно. В ее вопросе и взгляде не было ничего настораживающего, но Гаранин неизвестно почему стал нервничать: «О чем это она? Намекает, мол, еще сегодня утром я был в лагере красных, а теперь вот раненый и разбитый у них? Нет… я сам себя накручиваю. А если эта особа – опытный контрразведчик? Подослана ко мне следить. Ополоумел я, что ли? Это обычная сестра милосердия».

Гаранин долго молчал, она вновь опустила глаза и продолжила делать перевязку, попутно объясняя:

– У нас заведен такой график: одну ночь мы дежурим во фронтовом лазарете, день отдыхаем и следующую ночь дежурим в городском госпитале, третью ночь мы проводим дома, а потом все повторяется вновь.

– Значит, следующей ночью вас можно застать дома? – развязно налепил себе прежнюю маску Гаранин и сам содрогнулся от этакой пошлости.

– Флирт хорош тем, господин поручик, что он не переступает границы дозволенного. – Заканчивая работу, она намеренно жестко стянула завязку, и Глеб снова ощутил боль в раненой руке, но на этот раз стон удержал.

Сабуров позвал его из коридора перед самым отбоем, проводил в какое-то хозяйственное помещение. Там висела на стуле отчищенная и приведенная в порядок форма, в которой Гаранин прибыл сюда. Рядом стоял все тот же пожилой санитар, готовый помочь.

Они быстро пересекли спящие улицы города, выехали на простор. Гаранин даже в темноте узнавал некоторые ориентиры, замеченные сегодня днем, понял, что движутся они той же дорогой, и готовил себя: «Едем снова к фронту, значит, обещанному совещанию быть. Надо раскачать их, убедить, что удар навстречу Вюртембергу необходим».