– Слушай, Евдоким Нилыч, а может, нам с добром евреев свалить из района?
– Куда?
– Да в тот же Минск. У Фомы наверняка есть там дружки. Новые документы справим, устроимся в артель какую-нибудь. Потом свою откроем. Туда уж точно партизаны не сунутся.
– Партизаны не сунутся, а немцы найдут.
– Но и на деревне оставаться опасно.
– Ты правь лошадью, а то налетим на валун, отлетит колесо. Что делать-то будем?
– Я правлю.
– И помолчи. Сначала дело сделать надо, потом посмотрим.
– Лады.
В деревне Шмаров передал повозку пацаненку, крутившемуся у управы. Это было здание бывшего сельсовета, где ранее размещались управляющий отделением колхоза и парторг, имелся кабинет участкового милиционера. Теперь тут сидели староста с помощником, писарь и полицаи. Из помещения участкового они сделали небольшую тюрьму на две камеры.
– Ступай за Фомой. Я буду в кабинете, – сказал Буганов Шмарову.
Тот усмехнулся и заявил:
– Нашел тоже кабинет. Так, каморка.
– Какой ни есть, а кабинет. Зубы мне не заговаривай, ступай за Фомой, но до того пройди к соседу Кузьмича, проведай, все ли у Тимофеева в прядке. Я имею в виду евреев. Не приведи бог они уехали. Тогда с нас Калач головы вмиг поснимает.
– Нет, не уехали. Не дали бы Фома и Иваныч, который глядит за подворьем Кузьмича. Да и куда им ехать?
– В лес. Но ладно брехать, пошел!
– Ты бы повежливей, Евдоким Нилыч. Я же тебе не батрак. Тоже на должности.
– Ладно, извини.
Шмаров ушел.
Буганов отправился в контору.
Дверь, ведущая в кабинет старосты, была открыта. Василий Акимович Косарев сидел за столом, морщил лоб, что-то писал и постоянно протирал перо ручки.
Старший полицай зашел к нему.
– Приветствую, Василь!
– Это ты, Евдоким. Как съездил в район?
– Как обычно. Ничего хорошего, когда вызывает начальство, ожидать не приходится.
– Это да, особенно если начальник такой, как Мирон Калач, редкой жестокости человек. А ведь раньше порядочным был, другим.
– Все мы раньше другими были. Вот ты кем числился? Агентом по снабжению, мотался по району по указу Кузьмича, а сейчас? Староста. Самый большой начальник в деревне. У тебя и помощник, и писарь. Кстати, где он?
– Отправился в город к родне.
– То-то гляжу, сам чего-то пишешь. Докладную, что ли?
– Отчет, черт бы его побрал. Немцы строгий порядок ввели, вот и отчитывайся, куда ведро с пожарного щита делось. Спер его кто-то. Обычное дело, а целую бумагу писать надо. Что ухмыляешься? Тебе тоже придется отчитываться. Ведро само собой исчезнуть не могло, значит, стащили его, а это уже по твоей должности дело. Кража, понимаешь?
– Да ну ее к черту, эту кражу. Я свое ведро лучше повешу на этот никому не нужный пожарный щит.
Косарев отложил ручку.
– Свое, говоришь? Тогда другое дело. Ведро на месте, чего писать-то? Только ты повесь уж его, Евдоким.
– Сказал, сделаю.
– Чего в Гороше делается?
– Живет новой жизнью районный центр. Ресторан «Парус» переименовали в «Мюнхен». Есть такой город в Германии. При нем бордель организован и игровой зал.
Косарев вздохнул и заявил:
– Немцы для себя и не то сделают!
– Не только для себя. Ресторан могут посещать работники администрации, управы, полицейского управления. Так что можешь съездить, развлечься, если захочешь.
– Ага! И половину зарплаты там за вечер оставить.
Буганов рассмеялся и заявил:
– Ты на деньгу всегда жадный был. Конечно, проще самогону выпить, жене в морду дать да на сеновал с толстозадой Дунькой завалиться. При этом никаких трат.
– Дунька мне племянница. Приютил сироту, потому как бросить не мог.
– Ага, особенно когда увидел ее задницу. Ты мне-то не бреши. Я все же начальник полиции здесь, знаю, как ты опекаешь бедную сиротку, которая спит и видит себя на месте Галины, жены твоей.